Поэма

Мог ли я удержать Эмму? Я так хотел этого! Но было ли это возможным? У каждого из нас, была так или иначе устоявшаяся жизнь, похожая на рельсы с редкой развилкой. Ясно была видна необходимость восстанавливать забытую школу, и казалось невозможным заниматься этим в присутствии Эммы. Всё моё существо жаждало непрерывно делить с ней каждое мгновение, сидеть и слушать её задушевные рассказы, не отрываясь глядеть в любимые глаза. Но мой разум проникся словами из горькой записки: все желания и мечты разбегались и прятались от испепеляющего вездесущего голоса рассудка, непреклонно он требовал открыть глаза и увидеть пропасть. Но открывая глаза разума, я становился глух к напевам чувств.

X

С вышеописанных событий прошло примерно полгода. Я по-прежнему возился со своей школой, и первое время всё так же осью всех мыслей была Эмма, планеты "Воспоминания" и "Мечты" кружились вокруг излюбленного солнца. Если поначалу, на горизонте будущего маяком мерцала надежда – я с нетерпением ждал окончания первого месяца разлуки для того, чтобы позвонить Эмме – и всё казалось почти радостным, почти светлым, то, когда мне не удалось дозвониться по заветному номеру (все попытки заканчивались неизменным "non disponible" [фр. – абонент недоступен]), острое чувство потери перевернуло мне сердце. Не находило себе места и брыкалось оно негодующим зверем в грудной клетке. Я пробовал и пробовал снова набирать выученные наизусть цифры, но всё было тщетно, и попытки были оставлены. Необычайно серым и безрадостным показался мне тогда Париж, я даже вспомнил когда-то прочтённого Достоевского, таким же невыносимым давящим и свинцовым был для него Петербург, города-побратимы не похожи ли они порой как братья? Я копался ногами в ненавистных улицах, и повсюду мне чудилась Эмма. В рассыпанных по земле блестящих плодах каштанов, в сверкании волн Сены я видел её глаза, в каждом порыве ветерка слышал шуршание её юбки. Эмма, Эмма, Эмма. Как невыносимо напоминал о ней каждый квартал, каждый мост! Каких нестерпимых трудов стоило мне оставаться в студии, танцевать с ученицами! Какое-то время я избегал знакомых, к которым мы подходили на балу, не навещал Паскаля, и всё больше времени проводил с Евой, Анджелой и другими друзьями.

"Почему я не взял её адрес?", – владело мной сожаление. – "Но разве стала бы она отвечать на мои письма? Обрадовал бы её мой внезапный приезд?"

Подобное негодование и тоска были чужды моей натуре, я понимал, что агония не вечна, что рано или поздно она прекратится.

"Да и вообще, "разве стоит себя ограничивать?", – повторял я слова Эммы.

Мы вместе прожили прекрасное лето, лето без условностей, которые правят человеческим обществом. Но вот восторженные взгляды оторвались друг от друга, и мы разглядели их. Тогда я, как и моя возлюбленная, был слишком юн, чтобы понимать, что настоящим чувствам нет дела ни до каких условностей, что они не видят, а потому не боятся никаких пропастей. Эмма посчитала, что каждому из нас следует заняться своим делом, что глупо, да и невозможно только и делать, что глазеть друг на друга, и в конце концов я согласился с ней. Я был твёрдо уверен, что она не приедет в Париж в ближайшие три-пять лет, ведь "мир так огромен", а если и приедет, всё ли будет по-прежнему? Нет. Всё будет по-другому. Поэтому уповать на удел женщины – ждать, было попросту глупо. И хотя в глубине души жили смутные чувства, что никакие силы не смогут вырвать любимый образ из моего сердца – так они срослись и стали частью друг друга – я понимал, что необходимо жить дальше. Жить без каких бы ни было предположений, замыслов и надежд относительно Эммы. Надо было браться за ум, за дело, а там будь что будет.

Новым ученикам не было отбоя, моя школа стремительно восстанавливала известность, и эти результаты так или иначе подбадривали меня. Остервенение, которое рождали в моей душе новые ученицы после пропажи Эммы, и которое так хорошо в своё время описал Толстой, постепенно прошло, но о том, чтобы поддерживать с новыми клиентками более-менее приятные знакомства не было и речи. Это была ни верность, ни упёртость, тщета подобных отношений попросту стала невыносима. Новые знакомства – не те ничего не значащие знакомства, когда ради приличий или в силу традиций узнают ненужные имена, а те, когда люди познают души друг друга – казались мне невозможными.