Поэма

Почти каждую пятницу мы с Евой стали проводили в каком-нибудь злачном месте. Под конец рабочей недели я был открыт любым предложениям друзей, ничего не планируя наперёд, и всё чаще ближе к пятнице Ева звонила или заглядывала ко мне вечерком с очередной заманчивой идеей. Общество этой девушки было по-прежнему приятно и легко, у нас было вдоволь тем для разговоров, мы понимали и ценили юмор друг друга, к тому же временами она и подбадривала меня, и мечтательно заявляла, что я способен на большее. Впрочем, в какой-то мере мне чаще приходилось быть с Евой начеку. До сих пор она относилась ко мне как другу, но вдруг в её разговорах, в её бесконечных планах, то и дело начали проскальзывать странные намёки. Например, она могла как бы невзначай заметить, что идеальный, по её мнению, муж должен обладать такими-то качествами, такими, какие в скобках можно было бы отыскать во мне. Либо Ева серьёзно заявляла, что знает, как поправить мои дела, но отшучивалась от естественных вопросов, когда же подобная непрямолинейность выводила из себя, и я позволял себе вспылить, она не обижалась (она никогда не обижалась) и умело переводила разговор на другую тему, а мне в голову закрадывалась тень подозрения, казалось, что собеседница хочет на что-то выменять заветную информацию.

Самый неутомимый путник, время, постепенно заволакивало образ Эммы туманом; птицы перестали петь её голосом, бокал игристого вина больше не напоминал её смех. Она и не думала покидать моего сердца, я по-прежнему верил в то, что Эмма – как банально это ни звучит – создана для меня. Так, раньше меня удивляла одна известная сказка, в которой на долю героя выпадало испытание узнать возлюбленную среди дюжины как две капли воды похожих на неё копий. Как это возможно, если они одинаково выглядят, одинаково улыбаются? "Сказка есть сказка", – казалось мне до заветной встречи, встречи, в которой я нашёл способность узнавать не только среди дюжины, но и среди мириад. Поверенные любимой души, неповторимые очи, служили ключом к разгадке.

Чувство, однажды зарождённое в моей груди было неискоренимо, впрочем, нельзя сказать, что до сих пор оно оставалось радужным, скорее наоборот, превратилось в хроническую неизлечимую болезнь, единственное средство от которой – не замечать. Я не был звездочётом, чтобы в душе превратить Эмму в звезду, не был пиратом, чтобы сделать её своим сокровищем, не был метателем, но я был обычным смертным, а потому возлюбленная незаметно стала для меня жизнью, хотя разум и не понимал этого. Мне даже казалось, что со временем дни практически полностью восстановили былую весёлость.

Как-то в очередной пятничный вечер в одном из баров мы с Евой "вермутничали", как выражались мои знакомые. Вино и дружеская беседа текли своим чередом, как вдруг словно гром среди ясного неба с губ моей спутницы слетел прямолинейный, как корпус пехоты, вопрос:

– Джозеф, почему бы нам не жениться?

Я пожал плечами и попробовал отшутиться:

– Мой вариант брачного контракта тебя не устроит.

– Устроит! – с уверенностью парировала собеседница. – Вот, – подала она мне салфетку и рукой фокусника ловко вынула из сумочки авторучку, – излагай свои условия.

Я окончательно опешил, но непреклонность Евы заставила меня продолжить развивать хохму. В мою нетрезвую голову пришло только две идеи, которые должны были пресечь затею на корню, изложив их, я вернул письменные принадлежности собеседнице.

– Дакар [d'accord (фр.) – ладно, хорошо], я принимаю твои условия, – заявила Ева.

– Но ты даже не прочла их!

– Наверняка, ты решил возвести мне какие-нибудь препоны? – просто улыбнулась собеседница, – Но обычно люди женятся, чтобы вместе преодолевать их. Впрочем, я прочту из уважения.

Шутка принимала несмешной оборот.

– Дакар, – беспристрастно повторила собеседница, закончив.