Поэма о фарфоровой чашке

Они оба вышли на широкое крыльцо.

Жаркий день купал пыльную улицу в зное. Пруд сверкал матовым серебром. От плотины текли неумолчные плески. Со стороны фабрики неслись сложные шумы. Пыхтели паровики, грохотали мельницы, стучали тяжелые песты и медведки.

По мосту возле плотины гулко катились таратайки, наполненные глиной и песком. Фабричные трубы яростно выкидывали черные клубы дыма. Над горнами реяли высокие прямые дымные столбы. Задымленные, с облупившимися стенами, с плоскими грязными крышами и небольшими мутными окнами корпуса пугали своей заброшенностью и казались необитаемыми.

Улицы, пролегавшие меж корпусов, были заставлены ящиками, завалены горами битых черепков, штабелями бракованного товара. Заржавленные, изогнутые, вросшие в землю рельсы, по которым уже давно не ходили вагонетки, местами выгнулись горбом вверх и казались иссохшими жилами и нервами умирающего животного. Запинаясь за них, натыкаясь на зря разбросанные ящики, пробегали в разные стороны рабочие. Одни из них несли из цеха в цех на головах, на длинных досках сырые, необожженные чашки, чайники, тарелки, электрические изоляторы. Другие катили в тачках сырую массу. В стороне стучали топоры и визжала пила.

Вавилов прошел, не останавливаясь, по мосту, мельком взглянув на фабрику. Технический директор, всюду поспевавший за ним следом, на ходу сказал:

— Нынче ставим здесь турбину.

Но Вавилов не заинтересовался, не приостановился и пошел дальше. Он оглядел с моста деревянные, обсыпанные белой пылью здания сырьевого цеха и повернул в одно из них.

В полутемном, пронизанном вздрагивающей и зыблющейся каменистой пылью здании, в грохоте и скрежете бегунов и колес, приводимых в движение водою, несколько полуобнаженных рабочих ходили с лопатами вокруг несложных машин и подгребали породу.

Вавилов подошел прямо к бегунам и захватил щепоть перемолотой породы. Ближайший рабочий на мгновенье приостановился, внимательно поглядел на него и пошел дальше.

Карпов тоже захватил щепоть породы и потер ее в пальцах.

Безмолвно вышли они отсюда и пошли дальше.

Они обошли так всю фабрику. Из цеха в цех шли они, и везде Вавилов, ограничиваясь только короткими, самыми необходимыми вопросами, всматривался и вникал в производство. И лицо его было напряжено и хмуро.

Когда они вошли в горновой цех к гигантским печам, где только что кончился очередной обжиг и где выбирали готовую, еще горячую посуду, старый горновщик, хлопнув вязаными варежками, громко воскликнул:

— Эвона что! Валентин Петрович!.. Видал ты!..

Рабочие молча обступили старика, Вавилова и технического директора. Тишина, настороженная и выжидающая, легла у горна.

У Вавилова слегка дрогнули губы, но он промолчал. Технический директор деловито протиснулся к рабочим и предостерегающе сказал:

— Товарищи…

Рабочие принялись за прерванную работу. Старый горновщик поправил варежки и вошел в горн, откуда веяло густым и томящим жаром.

Глава вторая

I

В десять часов в небольшом кабинете директора открылось совещание. Пришли инженеры и некоторые заведующие цехами. Директор посмотрел на часы и, придвинув к себе большую папку с бумагами, слегка волнуясь, сказал:

— Вот собрались… Причина настоящего собрания такая, что наши планы и проекты перестройки фабрики Москва рассмотрела и командировала по этому поводу, значит, консультанта, инженера, товарища Вавилова… Так. Товарищ Вавилов поживет у нас, порасследует, а покамест желательно коротенько дать ему обоснование, почему и как… Предлагаю Лексей Михайлычу дать разъяснения… Тебе, Лексей Михайлыч, слово.

— Виноват! — слегка приподнялся Вавилов, сидевший рядом с директором. — Я просил бы к порядку…

— К порядку? Ну что же, валите!

Вавилов встал и оглядел собравшихся.