Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена

Он великолепно сегодня играл в мяч; расправил пять бабочек и написал сам этикетки; построил с Маришей новый дом; купил нового Супермана , которого я ему читал перед сном; очень много ест и засыпает мгновенно. Погода отвратительная: довольно ясно, такое судорожное солнце и беспрерывный ветер. Я тебя люблю. Ночниц нет — т. е. невозможно отворять окно — так дует. Вообще, довольно бездарное лето, но ему идет впрок. Читал ему «Нос» — он очень смеялся, но предпочитает Супермана 22.

Занятное соседство американских комиксов с гоголевским «Носом» объясняет источник следующего места в набоковской книге о Гоголе (гл. 3), вышедшей в небольшом американском издательстве «New Directions» в 1944 году: «“Супермен”, несомненно, пошлость, но это пошлость в такой мягкой, незатейливой форме, что о ней не стоит и говорить; сказки былых времен, если уж на то пошло, содержали столько же тривиальных сантиментов и наивной вульгарности, сколько и эти байки о современных Убийцах Гигантов» (перевод мой).

В приведенном письме к жене был упомянут, по‐видимому, свежий, семнадцатый выпуск «Супермена» (июль-август), Набокова же вдохновил на стихи предыдущий выпуск (май-июнь), истории из которого, вполне возможно, он тоже читал сыну, объясняя ему идиоматические выражения и новые слова. Не зная этого обстоятельства, невозможно по‐настоящему оценить ту часть стихотворения, в которой набоковский Супермен представляет себе развитие своего сына, способного, как гигантские дети в «Пище богов» (1904) Уэллса, разрушить целый город23. Воображая взросление своего ребенка, год за годом набирающего баснословную силу, Кент останавливается на девятилетнем возрасте («в восемь лет он сокрушил бы самую длинную железнодорожную линию, / играя в “паровозики” настоящими вагонами, а в девять / освободил бы из тюрьмы всех моих старых врагов»), и как раз девятый год жизни собственного сына, родившегося 10 мая 1934 года в Берлине, Набоков наблюдал в июне 1942 года, когда сочинил стихи о Супермене. Эта деталь не только неожиданно связывает «сына Супермена» с Давидом, замученным ребенком философа Адама Круга в романе «Bend Sinister» (тоже насыщенном шекспировскими аллюзиями), но и открывает в набоковском «Человеке Будущего» еще один, автобиографический, план. В гротескном мире супергероев и суперзлодеев, спасителей человечества и губителей цивилизации, недостает одной важной вещи — обычной человеческой любви и заботы, без которых все циклопические подвиги и сама цивилизация лишены смысла. Таковы другие, жанровые ограничения этого циркового homo superior’a в синих рейтузах, видящего своим клишированным сознанием даже в собственном сыне только соперника и угрозу и не учитывающего главного — его детской любознательности и мальчишеской отваги. И таково угрюмое бесплодие всех этих «пустынь неискусства» (говоря словами Вана Вина, героя романа Набокова «Ада, или Отрада», 196924), предлагающих своей аудитории что угодно, кроме поэзии. Упомянув первый американский роман Набокова «Bend Sinister» (название представляет собой геральдический термин, но основное значение англ. sinister — зловещий), нельзя не отметить, что в одной из историй того же шестнадцатого выпуска «Супермена» герою противостоял омерзительный злодей Mister Sinister. Его серая накидка, серая лысая голова и жабье лицо могли повлиять на образ гнусного диктатора Падука по прозвищу Toad (жаба, отвратительный человек), облаченного в романе в серое полевое сукно («Участок волос на макушке его шишковатой, синеватой, бритой головы был тщательно расчесан и разделен надвое»). В гл. 17 «Bend Sinister» обнаруживается еще один отголосок набоковского знакомства с комиксами: «У него [у Круга] пульсирующей болью болела голова: тот вид мигрени, при которой кажется, что боль выходит за пределы одной части головы, как краски в дешевых комиксах, и не полностью заполняет пространство другой ее части» (перевод мой).