Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена

Мне приходится носить эти очки, иначе,
когда я ласкаю ее своим супервзором,
ее легкие и печень видны слишком отчетливо,
пульсирующие, как глубоководные твари, между
тусклых костей. Ох, мне наскучило слоняться здесь без дела,
отверженное тулово (как мой тезка в «Лире»),
но когда я переодеваюсь в трико, я еще меньше дорожу
своим великолепным торсом, мощными бедрами,
темно-синей прядью на узком лбу,
тяжелой челюстью, ибо я связан роковым ограничением,
о котором я собираюсь поведать… нет, не пакт
между миром Фантазии и миром Фактов,
который заставляет меня избегать такого притягательного места,
как, скажем, Берхтесгаден; а также не
это дельце моего почина, но хуже:
трагическое несоответствие и проклятие.

Я молод и исполнен необычайных сил,

и я влюблен, как всякий здоровый малый —
и я должен обуздать свое энергичное сердце,
поскольку женитьба стала бы убийством с моей стороны,
землетрясением, уничтожающим в самую главную ночь
a woman’s life, some palm trees, all the lights,
the big hotel, a smaller one next door
and half a dozen army trucks — or more.

But even if that blast of love should spare

her fragile frame — what children would she bear?
What monstrous babe, knocking the surgeon down,
would waddle out into the awestruck town?
When two years old he’d break the strongest chairs,
fall through the floor and terrorize the stairs;
at four, he’d dive into a well; at five,
explore a roaring furnace — and survive;
at eight, he’d ruin the longest railway line
by playing trains with real ones; and at nine,
release all my old enemies from jail,
and then I’d try to break his head — and fail.

So this is why, no matter where I fly,

red-cloaked, blue-hosed, across the yellow sky,
I feel no thrill in chasing thugs and thieves —
and gloomily broad-shouldered Kent retrieves
his coat and trousers from the garbage can
and tucks away the cloak of Superman;
and when she sighs — somewhere in Central Park
where my immense bronze statue looms — “Oh, Clark…
Isn’t he wonderful!?!”, I stare ahead
and long to be a normal guy instead.

Vladimir Nabokov