Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена

Ред. — сост. Е. Р. Пономарев, М. Шруба. М.: Издательство «Дмитрий Сечин», 2019. С. 791–805. Источник публикации — автограф Набокова, беловая рукопись с незначительной правкой, 14 страниц в заполненной стихами и рисунками тетради, озаглавленной: «Стихи. Владимир Сирин. 1921 г.» (Berg Collection / Vladimir Nabokov papers / Manuscript box. Stikhi [Album 7], p. 35–48). На первой странице тетради эпиграф: «…Кастальский ключ волною вдохновенья / В степи мирской изгнанника поит. Пушкин» (из стихотворения А. С. Пушкина «В степи мирской, печальной и безбрежной…», 1827). Публикации поэмы было предпослано следующее предисловие, которое здесь приводится в новой редакции:

Архивная исследовательская работа по реконструкции писательской истории Набокова в последние годы выявила ряд пробелов, заполнение которых позволит прояснить этапы его творческой эволюции, истоки и метаморфозы замыслов, соотношение ведущих тем и мотивов его сочинений в самых разных жанрах, а также степень его самостоятельности при их выборе. Некоторые такие пробелы раннего набоковского периода (1918–1923) оказываются весьма значительными, как, например, в случае недавно опубликованной большой поэмы «Солнечный сон» (февраль 1923 года), предопределившей замысел «Трагедии господина Морна» (окончена в январе 1924 года) и проложившей начальные пути к его первому удачному роману «Защита Лужина» (1930).

Другие неизвестные сочинения Набокова если и не символизируют начало нового этапа его творчества, то показывают недооцененную исследователями интенсивность его литературных занятий и поисков оригинальной поэтики внутри этих периодов. К таким выпавшим из творческой биографии Набокова звеньям относится эпикурейская поэма «Olympicum», написанная кембриджским студентом-словесником в половине сентября 1921 года во время его берлинских вакаций. «Олимпийской» поэме, славящей победу человека над гравитацией и радость состязаний, предшествовало короткое изложение темы в стихотворениях «Football» (февраль 1920 года), с тем же переходом от описания спортивной игры к фигуре самого олимпийца-поэта, и «Движенье» («Искусственное тел передвиженье — / вот разума древнейшая любовь…», март 1920 года), с той же мифологизацией средств передвижения («И чуя, как добычу, берег дальний — / стоокие, — по морокам морей / плывут и плещут музыкою бальной / чертоги исполинских кораблей!») и кульминацией — полетом аэроплана. Год спустя описание полета преобразится у Набокова в финальный дедаловский образ гордого вознесения молодого поэта к творческим высотам. Мотивы и образы более ранних стихотворений сходятся в «Olympicum’e», этом гимне «душевных взлетов», оборачиваясь свежими метафорами поэтического вдохновения.

В середине декабря 1919 года Набоков гостил в Мар-гите, графство Кент, на вилле дяди своей петербургской пассии Евы Любржинской. Там он «в первый <… > раз летал на аэроплане — небольшой дешевой штуковине», что отмечено биографом Набокова25. Этот опыт не только получил литературное отражение в поэме, но и, по всей видимости, позднее привел к легкой форме аэрофобии у Набокова, предпочитавшего пересекать Атлантику на кораблях, а не на самолетах. В романе «Ада, или Отрада» (1969) схожим с поэмой образом будут описаны полеты на ковролетах. Некоторые спортивные и связанные с полетом образы поэмы получат развитие и в «Приглашении на казнь» (1935):