Поэмы

Гилас и Эгон, прислонившись к буку,
Поют, кляня любви неверной муку.
И Делии с Доридой имена —
Та вероломна, эта холодна —
Звучат печально в роще, в день осенний,
Когда желтеют лиственные сени.
Гилас и Эгон, стих ваш я хочу
Пересказать, но мне не по плечу
Без Мантуанских нимф.[15] Дозвольте, боги,
Мне попросить у них святой подмоги.
Тебе "девяткой" дан волшебный дар,[16]
И Плавта мудрость, и Менандра жар.
Ты одарен Теренция искусством
И юмора неистощимым чувством.
Задор в тебе доселе не угас.
Твои сужденья восхищают нас.
И безыскусной страсти с простодушьем
Смешенье в сердце видишь ты пастушьем.
Но таинство ежевечерних треб
Свершает облаченный в пурпур Феб.
В курчавой пене облаков пушистых
Теперь не счесть прожилок пламенистых.
И песнопеньем горестным Гилас
Холмы тревожит в этот мирный час:

— Ты Делии мой вздох благоговейный
Снеси, Зефир, посланец тиховейный!
Так жалуясь, призвать стремится вновь
Тоскующая горлица любовь!
Я весь во власти своего злосчастья:
Не вижу ни надежды, ни участья.

Здесь листья лип оделись желтизной.
Давно ль они нам тень дарили в зной?
В тиши лесов хранит безмолвье птичий
Народ, презрев свой певческий обычай.
Утратив аромат, хоть слезы лей,
Поникли нежные цветы лилей.

Ты Делии, Зефир мой дивнокрылый,
Немедля отнеси мой вздох унылый!
Редеет сень широкошумных лип,
И горько слушать голых сучьев скрип.
Нам увяданья вид печалит взоры,
И немота сковала птичьи хоры.
Для двух сердец разлука в эти дни
Воистину небытию сродни.
И, вспоминая Делии объятья,
Лугам, полям, лесам я шлю проклятья,
Препоны и препятствия кляну:
У них моя любимая в плену!

Но можно ли сулить, поддавшись гневу,
Цветам увянуть и засохнуть древу?
О Делия, по мне, усеян будь
Лилеями душистыми твой путь!

Пускай гирлянды алых роз, в дубравах,
Повиснут на ветвях дубов корявых.
Пусть амбра из тернового куста
Сочится, благовонна и густа.
Да не умолкнет Филомелы пенье,
Не прекратится ветра дуновенье,
И не иссякнет звонкая струя,
Пока во мне жива любовь моя.
Чем пастухам в долине ключ кристальный,
Чем землепашцам отдых беспечальный,
Чем птицам — высь и пчелам — цвет полей,
Мне дивный образ твой стократ милей.
— О Делия! — взываю на потеху
Прибрежных скал насмешливому эху.
Но что со мной? Ужель поддался ум
Блаженному соблазну сладких дум?
А Делия — не плод воображенья —
Идет ко мне! Ее телодвиженья
И поступь узнаю: приметы те,
Что свойственны стыдливой красоте.
Свободен будь, Зефир, от жалоб томных,
Посланий скорбных, воздыханий скромных!

Тут Эгон смело первый звук берет,
И Виндзор восхищает, в свой черед.
А стих, внушенный Музой, как известно,
Ей будет и самой прослушать лестно.

— На зов плачевный, до прихода тьмы,
Откликнитесь, о Виндзора холмы, —
Взывает сердце скорбное пастушье,
Что ранило Дориды криводушье.
Здесь горные вершины поднялись
Со дна долин в заоблачную высь.
А по лугам бегут, сгущаясь, тени,
И вьются вдалеке дымки селений.
С полей плетется подъяремный скот.
Огни заката гасит небосвод.

Был наш приют под сенью осокори,
На чьей коре обеты милой вскоре
Я вырезал, когда, любви полна,
Гирляндой ветви обвила она.
Цветы увяли, время стерло с древа
Любви обеты, что давала дева.

На зов плачевный, до прихода тьмы,
Откликнитесь, о Виндзора холмы!
Как видно, такова вещей натура:
Над хлеба изобильем блеск Арктура,
Багрянец ягод в роще золотой,
На ветке плод румяный, налитой.
Набухли соком винограда кисти.
О боги, я не вижу в том корысти:
Круговорот природы в силах вновь
Все возродить, но только не любовь!

Меня бранят и вслух, и втихомолку:
— Где плох пастух, пожива будет волку!
Что проку, если стадо я стерег,
А сердца своего не уберег?
Великий Пан спросил меня: — Какая
Тебя смутила сила колдовская? —
Ответил я: — О бог лесов и рощ!
Я встретил взор, таящий эту мощь.

Уйти бы мне от всех живых и сущих,
От пастухов, овец, полян цветущих.
Влечет меня Любви жестокий мир,
Где властвует коварный мой кумир.
В неведомых горах тебя, волчица,
Вскормила и взлелеяла тигрица.
О бурь, громов и пламени сестра!
Тебя извергла Этна из нутра.

О Виндзора холмы! На стих прощальный
Услышу ли ваш отклик беспечальный?
Прости, лесов торжественная сень!
Прости, и солнце дня и ночи тень!
С утеса кинусь я, чтоб мук душевных
Не знать и не слагать стихов плачевных.

Столь складно пели Эгон и Гилас!
Алмазная роса ласкала глаз,
А тени удлинились, и, при этом,
Алело небо уходящим светом.