Поэмы

Твой лес, о Виндзор, твой зеленый кров
И королей и муз принять готов;
Тебе мой стих. Лесных прошу я дев
Озвучивать ручьями мой напев.
О музы! Грэнвилл ждет, а где же дар?
Неужто Грэнвилл недостоин чар?

Отрадный мы утратили Эдем,
Но в песнях он, зеленый, ведом всем;
Изволь мне, Музы, грудь воспламенить,
Дабы с Эдемом Виндзор мне сравнить.
Вот холм и дол, вот лес, вот гладь воды,
И между ними видимость вражды,
Но мнимый хаос взору говорит
О том, что здесь гармония царит;
В различиях мы видим лучше строй
Там, где стихии ладят меж собой.
Здесь листья чередуют свет и тень,
Отчасти только допуская день;
Так нимфа, обожателю в ответ,
Не говорит порой ни "да", ни "нет".
Одна к другой там тени могут льнуть,
Друг друга норовя притом спугнуть;
Плывут над рыжим лугом облака,
И виден синий холм издалека.
Здесь вся в пурпурном вереске земля,
Там дальше плодородные поля,
Средь пустоши угрюмой острова,
Где высятся хлеба и дерева.
Пусть амброй похваляется Восток,
Где в деревах благоуханный сок,
Британский дуб зовет британских Муз;
Приносят нам дубы ценнейший груз.
Олимп в неувядаемой красе,
Где собираться любят боги все,
Едва ли краше скромных этих гор,
Где для богов раздолье и простор;
Ты посмотри: здесь Пан — хранитель стад,[20]
Плодам Помоны радуется сад;[21]
Румяной Флоре все цветы к лицу,
Церера урожай сулит жнецу;[22]
Промышленность в долинах расцвела;
При Стюартах богатствам нет числа.

Однако та же самая страна
Была пустынна в прошлом и мрачна;
Как хищный зверь, закон тогда был дик,
И не было спасенья от владык:
Присвоили бы даже небеса,
Опустошая воды и леса;
И зверь бежал неведомо куда,
И люди покидали города;
И кто бы на чужбину не бежал,
Когда тиран стихиям угрожал?
Напрасно прораставшее зерно
Согрето было и орошено;
Селяне видят свой напрасный труд
И средь полей голодной смертью мрут.
Одна и та же казнь могла постичь
Убийцу и охотника на дичь,[23]
Которую откармливал тиран,
На голод обрекая поселян.
Был дерзкий Нимрод, истинный злодей,[24]
Безжалостный охотник на людей;
Так, словно дичь, преследовал врагов
Норманн, вооруженный до зубов;[25]
Царило запустение в домах,
И в храмах, и в полях, и на холмах;
На улицах густели сорняки,
В святилищах свистели сквозняки;
Средь бывших городов и деревень
Плющ на развалинах топтал олень;
Лис рыскал средь зияющих могил,
На хорах ветер воющий царил.
Народом проклят, лордов запугав,
Властитель тешил свой преступный нрав,
Своим жезлом железным потрясал,
Как будто Сам Господь — его вассал;
Так превзошел жестокостью тиран
И варваров саксонцев и датчан.[26]
Везде непогребенные тела
И нет голодным хищникам числа;
Затравленный судьбою наконец,
В добычу превращается ловец;
Копье сжимая, раненый лежит,
И кровь из ран горячая бежит;
Впоследствии без гнева короли
Смотрели, как селения росли;
Стада паслись, прославив мирный край,
И на песках был собран урожай;
Лес в изумленье на зерно глядел,
И радовался втайне земледел;
В Британии Свобода — Божество,
И для нее настало торжество.

Охота смелых юношей влечет,
В чьих жилах кровь горячая течет;
В дубравах может ловчий преуспеть;
Трубите в рог, раскидывайте сеть!
Когда развеет осень летний зной,
В полях для куропаток рай земной;
Тогда, свою вынюхивая цель,
Бежит перед охотником спаньель,
Которого чутье не подведет:
Собака стойку делает и ждет;
Не успевает, впрочем, дичь взлететь:
Врасплох беспечных застигает сеть.
Так, если в бой вступает Альбион,
Его сынами город окружен;
Не чают осажденные беды,
Но все тесней смыкаются ряды,
И наконец врасплох захвачен враг:
Над городом британский реет флаг.

Смотри! Над папоротником фазан
Едва взлетел, восторгом обуян,
И сразу прерван радостный полет:
Губительная рана больно жжет.
Ах, с красотой расправа коротка!
Что ненаглядный пурпур гребешка,
И зелень перьев, и раскраска крыл,
Когда сражен золотогрудый был?
Хоть мокрый небосвод бывает хмур,
Охоте не препятствует Арктур;[27]
По заячьему следу гончих мы
Пускаем во владениях зимы,
Верны себе среди пустынных нив,
Животных на животных натравив.
Добычу зимний лес ружью сулит,
Когда мороз деревья убелит;
На голых ветках стаи голубей,
На кочках кулики; знай только бей;
И ствол ружейный вровень со зрачком,
И под морозным небом слышен гром;
Взлетает чибис, только в тот же миг
Безжалостный свинец его настиг;
Жизнь жаворонка в воздухе навек,
Лишь тельце подбирает человек.

Весною ясной, в трепетной тени
В прохладе влажной долго длятся дни.
И терпеливый занят рыболов,
Наладил он крючок без лишних слов,
За пляшущим следит он поплавком,
С причудливой добычею знаком;
Различно населенье наших вод;
И яркоглазый окунь там живет,
Серебряные водятся угри,
Карп, чьи чешуйки в золоте зари;
Там в красных крапинках форель видна,
Там рыщет щука, вечно голодна.

Рак с Фебом воцарились в небесах,[28]
И снова юность буйствует в лесах;
Охота будит вновь лесную тень,
И поднят псом стремительный олень;
Напряжены все жилы скакуна,
Копытами земля возбуждена;
Шагнул — и сразу мили пересек,
Минуя много троп, холмов и рек;
Ты видишь, юность не страшится круч,
В кустах и в долах бег ее могуч;
И всаднику скакун летучий рад,
Земля как будто катится назад.
Пускай Аркадия была всегда
Охотницей бессмертною горда,[29]
Бывала здесь монархиня одна,
Которая богине той равна;[30]
Лес во владенье королеве дан,
Хоть ей подвластен даже океан.

И древнюю Диану Виндзор влек;
Он от нее, казалось бы, далек,
Но видели, как бродит здесь она,
Воздушной пустотой окружена,
Со свитой девственных своих подруг
И как серебряный сияет лук.

Одна из нимф Лодоною звалась
И от тебя, о Темза, родилась
(Так что твою прекраснейшую дщерь
Навеки воскрешает песнь теперь).
Богиню отличал от нимфы той
Лишь полумесяц бледно-золотой,
И нимфа, видя в любящем врага,
Носила пояс и была строга;
У нимфы был колчан, и стрелы в нем;
Она владела луком и копьем.
Преследуя дичину как-то раз,
От похотливых не укрылась глаз;
Увидел Пан ее и воспылал,
Красавицы бегущей пожелал.
Так быстро мчаться вряд ли бы могла
Голубка, улетая от орла,
Такую прыть едва ли бы обрел
В погоне за голубкою орел,
Как нимфа, за которой бог бежал,
Как бог, который нимфе угрожал;
У нимфы все сжимается в груди;
Шаг ненавистный слышен позади.
Тень жуткая уже прильнула к ней
(К закату тень становится длинней),
Дыханье бога шею нимфе жжет.
Беглянку кто теперь убережет?
Напрасно Темзу призывала дочь,
Диана тоже не могла помочь;
И вырвалась у загнанной мольба:
"О Цинтия![31] Ты видишь: я слаба;
Меня к моим родным теням верни,
Чтоб лепетать и плакать мне в тени".
Сказала дева и в слезах спаслась,
Потоком серебристым разлилась,
Чья девственно прохладная вода
Лепечет, плачет и бежит всегда,
Нося прозванье нимфы, чья краса
Очаровала здешние леса,
И прибавляет Цинтия к волнам
Небесную слезу по временам;
И в этом зеркале находит взор
Небесный свод и склоны ближних гор;
Лесная даль в том зеркале жива,
Трепещут, расплываясь, дерева;
Сливаются стада с голубизной,
Поток раскрашен зеленью лесной;
Так, отразив леса и облака,
Впадает в Темзу тихая река.

О Темза, матерь всех британских рек,
Была горда лесами ты весь век;
Твои дубы — надежный наш оплот;
Распознается в них британский флот.
Тобою одарен, к тебе щедрей
Нептун, суровый властелин морей.
Нет в мире чище и светлее рек,
Прекрасен тот, прекрасен этот брег;
Пускай небес чарующих своих
Достойна По, где нежный слышен стих,
Ты тоже не стыдишься берегов,
Где Виндзор твой — приют земных богов:
И звездам в небесах не заблистать
Земным твоим красавицам под стать;
И, кажется, Юпитер был бы прав,
Твой холм, а не Олимп седой избрав.

Тот счастлив, кто в краю своем родном
Возлюблен государем и двором;
И счастлив тот, кто Музою любим
И может любоваться краем сим,
Кто, радостей домашних скромный друг,
Занятья чередует и досуг.
Он знает в травах толк, и он здоров
От полевых и от лесных даров;
Использует целебный дух цветка
И минерал, таинственный пока;
Он изучает бег небесных тел,
Пытается постигнуть их предел,
Листает книги древних мудрецов,
Внимательный к совету мертвецов;
Обдумывает он в лесной тиши
Долг мудрой, добродетельной души
Перед несчастными, перед собой,
Перед природой и перед судьбой;
Он пристально глядит на небосвод,
Свой звездный устанавливая род;
Как бы бессмертным верит он глазам:
Жилище наше истинное там.
Отчизне мудрый Трамбел послужил;
Счастливый, на покое так он жил.

О Музы! Вам душа моя верна
И вашими восторгами полна;
Пускай меня волшебный ваш полет
В зеленый лабиринт перенесет;
Холм Купера увидеть мне пора,[32]
Где ваша продолжается игра
(Холм Купера, где веют ветерки,
Лелея ваши вечные венки);
Среди священных рощ блуждать бы мне,
Где звуки замирают в тишине;
Среди теней свой продолжая путь,
Поэтов не могу не помянуть;
Здесь Денем начал том стихов своих,
Здесь Каули сложил последних стих;[33]
Неужто кто-нибудь из них забыт?
О них река торжественно скорбит.
Здесь, умирая, каждый лебедь пел;
Здесь лиры на ветвях, здесь наш предел.

С тех пор как нет небесных голосов,
Замолкла музыка в тени лесов.
Кто петь посмел там, где была слышна
Божественного Каули струна,
Где Денем пел? Какой поэт воскрес?
Неужто Грэнвилл так чарует лес?
Милорд, у вас во власти красота!
Верните муз на прежние места,
Чтобы цветами сцены размечать
И зеленью бессмертной лес венчать,
Чтобы приблизить башни к небесам,
Чтобы в стихах вознесся Виндзор сам,
Прибавив к блеску прежнему аккорд,
На что способны только вы, милорд!

И знатный Сэррей, Грэнвилл прошлых лет,[34]
Здесь разъярился в чаянье побед;
Поэт и грациознейший танцор,
Умел он дать копьем врагу отпор:
Его струны коснулся Купидон,
Любовью возвестив ему закон;
Царила Джеральдина здесь тогда,[35]
Сияя, как небесная звезда.

А может быть, воспеть нам королей,
Которым Виндзор был всего милей,
А может быть, воителей, чей прах
Покоится на здешних берегах?
В своих стихах воспой, британский бард,
То, что свершил великий Эдуард,[36]
И в песнопеньях ты превознеси
Прославленную битву при Креси,[37]
Для наших и для будущих времен
Воспой паденье вражеских знамен;
Пусть Франция всегда в стихе своем
Английским будет ранена копьем.

Ты Генриха злосчастного оплачь,[38]
Сумей воспеть величье неудач;
И мрамор над страдальцем весь в слезах,
Почти что рядом Эдуарда прах;[39]
Того, кому был тесен Альбион,
Вмещает склеп, где вечно длится сон;
Почиют и властители в гробу,
С подвластными деля свою судьбу.
Для англичан гроб Карла вечно свят[40]
(Пусть даже времена его таят).
О, горе! Сколько бедствий перенес
Ты, Альбион, и сколько пролил слез!
Кровавый бой вели твои сыны,
Твои соборы были сожжены;
Триумф бесславный и позорный шрам
Завещан был усобицею нам;
Сказала Анна:[41] "Прекратим раздор!" —
И мир царит в Британии с тех пор.

Как только время мирное пришло,
Седая Темза подняла чело;
И в золоте сияли волоса,
С них капала прозрачная роса;
На урне у нее, нетороплив,
С приливом чередующий отлив,
Всплыл месяц, чтоб сияющим рогам
Рассыпать золото по берегам;
И окружен сородичами трон,
Всегда предотвращавшими урон;
Те, кто прозванье в прошлом дали ей,
Близ Темзы Тейм и Айсис всех видней;
Вот Кеннет, где проворные угри,
Вот Лоддон в зелени ольхи, смотри!
Кто в островах, как в россыпи цветной,
Кто с меловою, млечною волной;
Вот Вэндэлис, чья глубина светла;
Вот Ли: осока там всегда росла;
Поток угрюмый прячется в туман,
В потоке молчаливом кровь датчан.

И в мантии зеленой, как волна,
На урну опершись, озарена,
Богиня Темзы устремила взор
На башни Виндзора и на собор;
И ветры перестали дуть вдали,
Лишь воды мимо берега текли;
Рекла: Да здравствует священный мир!
Он к славе Темзы приобщил эфир.
Пусть созерцает Тибр бессмертный Рим,
Пусть Герм прославлен золотом своим,[42]
Пускай с небес течет обильный Нил,
Чтоб он и впредь сто государств кормил,
Вся слава рек теряется во мне,
Как воды в океанской глубине.
Пусть блещет сталь на волжском берегу,
Пусть лесом копий Рейн грозит врагу,
Пусть рабской ратью хвастается Ганг,
Мир возвожу я в наивысший ранг.
Британской кровью Эбро и Дунай
Вновь не окрашу — что мне дальний край!
Здесь для сынов Британии судьба —
Пасти стада или растить хлеба;
В империи моей тенистой вновь
Пускай лишь на охоте льется кровь;
Пусть горн молчит, пускай трубят рога;
Пусть бьют зверей и птиц, а не врага.
Смотрите! Вилла выше с каждым днем,
И тень длинней на хрустале моем;
Смотрите! Рядом с храмом новый храм;
Вот что сегодня мир дарует нам.
Мы явственно Уайтхолл новый зрим;[43]
Два города склонились перед ним.
Там для народов разных и племен
Грядущий жребий будет возвещен,
Чтоб на поклон со временем пришли
К британской королеве короли.

Деревья, Виндзор, твой лесной народ,
Моих могучих не минуют вод;
Им предстоит британский крест и гром
Нести на лоне моря голубом;
Испытывать полярные моря
Там, где сполохи в небе как заря;
И южные изведать небеса,
Где пряный ветер дует в паруса;
Пусть каплют ароматы для меня,
Коралл краснеет, смелого маня;
Мне — жемчуг драгоценный из глубин,
Мне — золото и рдеющий рубин,
Мне, Темзе, для союзов и для встреч,
Для рода человеческого течь;
Былому представленью вопреки
Моря соединят материки;
Увидит нашу славу край земли,
И Новый Свет пошлет к нам корабли;
Причалят неуклюжие суда,
И люди в перьях явятся сюда;
Раскрашенных вождей заворожит
И наша речь, и необычный вид;
Мир, торжествуй ты в наши времена,
Чтобы исчезли рабство и война;
Пускай плоды индеец в рощах рвет
И со своей возлюбленной живет;
Пусть королевский род в Перу царит,
А Мехико пусть будет златом крыт;
Прогоним же с лица земли вражду,
И пусть она господствует в аду,
А с ней гордыня, горе, гнев и гнет
Железных удостоятся тенет;
И мстительности тоже место там,
Где бывшее оружье — ржавый хлам;
Палач лишится силы там своей,
Узнает зависть яд своих же змей;
Там не на что сектантству притязать,
А фуриям там некого терзать.
О песня! Наш кончается полет,
Век золотой на Темзе настает.
Стих Грэнвилла, богами вдохновлен,
Открыл завесу будущих времен;
Смиренная внушила Муза мне
Песнь о цветах и лесе в той стране,
Куда голубка мира принесла
Оливу, чтобы та произросла;
И пусть пройдет мой беззаботный век
Среди пустых похвал и сладких нег,
Не лучше ли, когда бы в тишине
Внимал пастух моей лесной струне?