Читаем Поэмы. Драмы полностью

Поэмы. Драмы

Вильгельм Карлович Кюхельбекер , Дмитрий Игоревич Соловьев

Куда перенесемся мы сегодня?Не в дом ли скромного слуги господня,Священника? семейный быт егоРудой богатой был бы для того,Кто обладал бы даром Вальтер Скотта,Но не порука за талант — охота;Да и таланта мало: должно знатьТо, что желаешь верно описать,А то плохая на успех надежда.Священника наружность и одеждаЕще, быть может, и дались бы мне:Я мог бы говорить о сединеВолос его, о бороде почтенной,Летами, будто снегом, убеленной,О взоре ясном, об улыбке той,С какою смотрит он на мир земной,На призрак наслажденья и печали(С такой улыбкой мы смотреть бы сталиНа игры детства). Так, мои друзья,В его чертах представить мог бы яПодобье, тень святого Иоанна,Но не того, который, в глубь туманаСудеб вселенной простирая взор,Небесный гром, разящий темя гор,Таинственный, и блещет и грохочетИ день суда и гибель злых пророчит;Нет, старца кроткого, — его ж устаИсполнены единого Христа,Напитаны любовью совершенной...В весне своей, почти уже забвенной,Священника знавал я: соименныйАпостолу, смиренный ИоаннБыл в пастыря невинным девам дан,Которые цвели в сени десницыВсем русским общей матери, царицыМарии, благодетельницы всех.Сколь живо помню старца! — Наглый грехБез внутреннего горького укораНе выдержал бы пламенного взора,Дарованного господом ему.Но, следуя владыке своему,Он и врагам же простирал объятья;Им взор его вещал: «И вы мне братья!»Он другом был растерзанных сердец,А девы, говоря ему «отец»,В нем нежного отца встречали чувства.Ему науки, письмена, искусстваОтрадой были: в слове россиянИ греков, римлян и зарейнских странЗнаток глубокий, он читал Платона,Сенеку, Гердера и ФенелонаНе в переводах. К старцу на советПридти бы мог прозаик и поэт, —И приходили: яркий, быстрый светОн часто проливал на их сомненья:А простоты младенческой, смиреньяЕвангельского, знанья у негоНе отнимали. — Пастыря сегоЗа выдумку не принимайте, други!Вам скажут сестры, матери, супруги —Я лишнюю прибавил ли черту?Конечно, редко, но подчас мечтуИ правда пристыжает. — Здесь картинойМне довершить позвольте: пред кончинойВ последний раз благий господень рабПриехал к девам, телом только слаб,Но верой крепок; вот в их круг вступает,И что же? (Как случилось, кто то знает?)Все вдруг, как тут стояли, в тот же мигУпали на колена... Знать, постигИх вещий дух, что близко час разлуки;Смутился старец, стал, подъемлет рукиИ плачущих благословил детей.Довольно; только в памяти моей(Надеюсь, согласитесь) кисть поэтаНайти могла бы краски для портретаСвященника. — Ввести ж в его семьюВас все нельзя: представить попадьюМне должно бы; а как? — вот затрудненье!Роняет кисть в испуге вображенье!Едва я помню попадью одну!Да признаюсь, как на нее взгляну,В ней, женщине, быть может превосходной.Черты не вижу ни одной мне годной:Раз ехал я на долгих и зимой;В село въезжаем; нужен был покойИ мне, и людям, и коням усталым;Вот к двум дворам послал я постоялым,Но были оба набиты битком.Что делать? — Смотрим, а на горке домНас словно манит, светлый и красивый;Ямщик мой был оратор, и счастливый;Пошел и просит, — выбился из сил,Да наконец принять нас убедил;Шажком встащили кони нас на гору;Тут жил священник, но на эту поруСам был в отлучке, и — ко мне, друзья,Навстречу вышла попадья моя.У ней я напился плохого чаюИ — отдохнул. Прибавить что? — Не знаю,А высказал бы все вам не тая...Да! шила тут же платьице швеяИз тех, которым в округе знакомыВсе несколько зажиточные домы,Которых жалуют не все мужья,Но жены любят; с нею попадьяВела довольно пошлую беседу;Икалось дворянину, их соседу,Так должно думать, от беседы той:Ему досталось с дочерьми, с женой,Со всей его роднею и друзьями.Что тут занять мне? рассудите сами!Пускаться в описанья наугад? —Избави, боже! рад или не рад,К аптекарю переберуся в сад!«Егору Львовичу мы обещаньеНапомним, — молвил он, — повествованьеНачатое...»

Аптекарша

Так точно: вам от насНе отыграться! — Сядьте, просим вас.

Егор Львович

Я...

Аптекарша

Сядьте!

Егор Львович

Если должно непременно,Но <я>...

Аптекарша

Без отговорок.

Егор Львович

Откровенно:Я сомневаюсь, чтобы, не шутя,С своими похожденьями дитяМогло занять вас...

Священник

Очень вы не правы.Что до меня, не для одной забавыЖелал бы я дослушать ваш рассказ:Разгадывали дети мне не раз,Что в взрослых мне осталось бы загадкой;Из горьких слез, из их улыбки сладкойУроки важные я почерпнул;В сердцах их чище и слышнее гулСвятого голоса самой природы.Мы все младенцы: бог судеб народыВоспитывает опытом веков,И всякий, кто бы ни был он таков,Воспитывается до врат могилы.В малютках ум незрел, незрелы силы;Мы думаем, что образуем их;Однако и наставников другихДолжны признать мы: жизнь и впечатленья;Вдобавок нам за наши наставленьяРебенок платит: пусть берет от нас,Берем и мы; пусть каждый день и часЕго мы учим, — он и нас же учит.Поверьте: никогда мне не наскучитИзображенье чувств и дум, забот, утехИ горестей существ невинных тех,В которых вижу образ человекаБез искаженья и пороков века.Итак...

Егор Львович

Сдаюсь. Но не в отраду вамРассказ мой будет: вас не по цветамВодить мне. Вы смеялися доселе?Забудьте смех. Чем дале, тем тяжелеСтановится мой жребий. «О часахНе поминай!»— твердил мне тайный страх;Но им ли попуститься? их, робея,В руках оставить подлого злодея?Заговорил я о часах! — БледнеяОт бешенства, он поднял тусклый взор,Но сел и удержался. «Что за вздор? —Спросил он. — О каких часах болтаешь?»Меня бесстыдство взорвало: «Ты знаешь, —Я прервал, — знаешь, о каких!» — ЕдваУспел я эти выронить слова,Как на меня он бросился...

Аптекарша

Бездушный!

Егор Львович

Всегда я дома мальчик был послушный,Отец не вспыльчив был, хотя и строг;Не знал побоев я, — и что же? — с ногТут сбил меня чужой и оземь ринул;Я вскрикнул, — Чудодей меня покинул...

Шарлотта

Из жалости?

Егор Львович

Нет, чтобы розги взять:Уж прежде их он бросил под кровать;Их я заметил, но мне в ум в ту поруНе приходило, чтоб тогда же ссоруХитрец замыслил.

Священник

Видно по всему,Что даже угодили вы емуВопросом о часах.

Саша

Но польза ссоры?

Егор Львович

А вот какая: с нею все те вздоры,И разом, сбрасывал с себя злодей,Которые по глупости людейСлывут приличьями. — От вас я скрою,Как тешился палач мой надо мною.Он рот мне зажимал, а все мой крикЗа стены нашей комнаты проник,И вдруг вошел нежданный избавитель.

Саша

Кто?

Егор Львович

Инвалид, того же дому житель(О нем и прежде помянул я вам).«Побойтесь бога, сударь! стыд и срам!Да полно ж! изувечите ребенка!»— «Вступаешься напрасно за бесенка, —Оторопев, промолвил аудитор: —Он, брат, шалун, повеса, лгун и вор.Сам рассуди: уж я ль не благодетельБезродному щенку? ты сам свидетель,Как принял я его, как обласкал!Змея, змея, Степаныч, как ни мал!В нем чувства вовсе нет: меня, негодный,Ограбил, обобрал!» — Тут пот холодныйПокрыл лицо мне; позабыта боль:«Лжешь!» — я завопил. «Ну, теперь извольВступаться за него! — сказал разбойник. —Избаловал его отец-покойник;Так докажу же я ему любовь!»И вот опять схватил меня, а кровьИ без того текла с меня ручьями;Но, к счастию, обеими рукамиОтвел безжалостного инвалид.«Нет, ваше благородье, вы обидСиротке не чините! Тут не кража;Случилась, может быть, у вас пропажа,Хотя (прибавил шепотом старикИ усмехнулся) будет не великПрибыток и с находки; да вы самиНе обронили ли?» — Потом: «За вамиПрислал тот офицер». — «А! знаю: тот,Который на меня хлопот, хлопотНавьючил, братец, целое беремя.А ты, голубчик! мне теперь не время:Да мы с тобой ужо поговорим!» —И вышел он с заступником моим.

Шарлотта

С какими чувствами, воображаю,Остались вы!

Егор Львович

Врагу их не желаю;Но трудно описать их. У окнаСидел я, словно в грозной власти снаМучительного, ясных дум лишенный.«Проснусь ли?» — думал, болью пробужденный,Вдруг вздрагивал, — и мой же горький стонМне отвечал: «Нет, не мечта, не сонТебя терзает!» — Бог весть, до чего быДошел я наконец; но жертвам злобы,Страдальцам (уж замечено давно),Когда их ноша особливо тяжка,И утешенье близко.

Священник

Не натяжка,Так полагаю, если указатьНа перст господень здесь, на ту печать,Которую святое провиденьеНа дивное житейских дел теченьеПорой взлагает, да уверит нас,Что до него доходит скорби глас,Что не в подъем не шлет нам испытаний.Но продолжайте.

Егор Львович

Цепь глухих мечтаний,Давивших мой унынья полный дух,Расторг, — когда хотите, вздор! — В мой слухВдруг голубка влетело воркованье;Не мудрено, что я, дитя, вниманье,Хотя страдал, на гостя обратил.Скажу вдобавок: в самом деле милБыл мой крылатый, пестрый посетитель;Он словно в скучную мою обительПросился, и кружился на окне,И кланялся, иной сказал бы, мне,Меня прельщал всех красок переливомИ будто что-то в рокоте игривомВысказывал. — Взглянул я на негоИ предо мною детства моего,Минувших дней беспечных, мирных, ясныхВоскреснул образ; голубков прекрасныхСвоих я вспомнил. Их моя рукаКормила, на мой зов издалекаЛетят, бывало. Мне была вся стаяЛюбезна; да от прочих отличая,Особенно я выбрал одногоИ птичке имя друга своегоАндрея дал.

Аптекарь

Андрея? это ново!

Егор Львович

Не слишком: о предметах разных словоНередко в языке и не ребятОдно употребляют.

Саша

Но хотятТогда сказать, что сходны те предметы.

Егор Львович

Так, только в чем? Для сердца есть приметы,Как для ума, и слуха, и очей:С Андреем-голубком усач АндрейС нависшей на глаза густою бровьюНе видом сходствовал, а той любовью,Какую находил в обоих я.«Что вы творите, милые друзья?» —Увидев гостя, я шепнул, вздыхая,А посетитель, будто отвечая,Заворковав, отвесил мне поклон.«От них привета не принес ли он?Напоминает моего Андрея:Такие точно крылья, грудь и шея!»Сквозь слезы продолжал я и окноОткрыл, — и что ж? казалось, мы давноЗнакомы с ним, — не дрогнул он нисколько;Я крошек набрал, бросил: «На! изволь-ко! —Промолвил, — чем богат я, тем и рад».Он стал клевать, и — я забыл свой ад,Забыл и боль, и грусть, и стыд, и скуку.Когда же протянул к нему я рукуИ на руку он сел, в тот миг я могЗа дом родительский принять свой лог.«Ты будешь мне Андреем! — в восхищеньиВоскликнул я. — В своем уединеньиОтныне есть же мне кого любить!»Но сих отрадных ощущений нитьПрервалась вскоре. «Голубок мой несравненный,Где спрятать мне тебя?» — и, удрученныйБоязнию, тоскою, — что бы тутПридумать, я не знал; и вдруг-идут!Душа во мне застыла: от испугаПлаток насилу я успел на другаНакинуть; но вошел не Чудодей,Вошел Степаныч. «Барин, не робей! —Сказал он. — Я пришел тебя проведать.Да есть ли у тебя что пообедать?Заторопился что-то мой сосед,Забыл про вас... бог с ним! вот вам обед».Потом старик на стол поставил чашуПревкусных щей, в горшке крутую кашуДа с добрым квасом небольшой кувшин.«Прошу не брезгать! — не велик мой чин,Но сердце бьется под моей медалью».Дотоле занятый: сперва печалью,А после радостью нежданной, яНе думал об еде; тогда ж, друзья,Почувствовал, что голоден; да голод,Сколь ни был я еще и прост и молод,С стыдом и гордостью в груди моейМгновенья два боролись. — «ЧудодейВоротится; не мешкай, кушай, барин!» —Степаныч молвил. «Очень благодарен, —Я отвечал, лепеча, покраснев: —Мне совестно». — «Ну, барин, не во гнев,О, просто совеститесь по-пустому! —Он проворчал. — Служивому седомуОбиду захотите ли нанесть?Извольте кушать: перед вами честь;Ее не трону».

Священник

Что же вы?

Егор Львович

Рыдая,Сжимал руками руку старика я.«Не плачьте! — добрый говорил солдат. —Пусть бабы плачут; молодец и хватЗа срам считает слезы, за бесславье!»И ложку дал мне: «Кушайте во здравье».Я начал есть, но гостя голубкаВсе помнил, — между тем из-под платкаОн вздумал выглянуть. — «Смотри, Степаныч,Какой хорошенький! <но> только на ночьКуда его девать мне? — Был бы мнеОн истинной отрадой!.. На окнеОн в руки попадется Чудодею;Злодей ему свернет наверно шею...Степаныч, друг мой! я почти жалею,Что прилетел несчастный голубок».— «Ххмм! для него нашелся б уголокИ у меня, — сказал солдат с улыбкой. —Но берегитесь: дядюшке ошибкойПроговоритесь сами ж». — «НичегоНе опасайся, — прервал я его, —Как рыба буду нем! и сизокрылыйТебя же просит: видишь ли, мой милый?Он так и кланяется». — «Вечерком, —Старик промолвил тут, — за голубкомЯ стану приходить, или вы сами».— «Да, друг мой, да! Своими я рукамиСам буду относить его к тебе!» —Так я воскликнул. О своей судьбе,Тяжелой, горькой, с радости тогда яСовсем забыл; Степаныча лаская,Лаская голубка, смеясь, шутя,Я счастлив был, как может лишь дитяБыть счастливым.

Священник

Заметить здесь не кстати ль,С какой премудростью благий создательУстроил наше сердце, как и среди тьмыСвой свет нам посылает? Рвемся мыВ отчаяньи, из бед не зрим исхода;Все полагаем: жизнь, судьба, природаВ коварном заговоре против нас.Посмотришь: мы ж смеемся через час!Вселенна вдруг стала иной? Нимало!Спасенья ли светило просияло,Расторгся ли покров ненастных туч?И то бывает; чаще же тот лучНе солнечный, — светляк блеснул смиренный,Но блеск и червя — блеск нам вожделенны».

Егор Львович

Я был ребенком.

Священник

Повторяю вам:Доколе жертвуем еще мечтам,Доколе в мире, — все мы дети те же.

Егор Львович

Есть исключенья.

Священник

Может быть; но режеИ Феникса. Кто хладен ко всему,Кто под луной ни сердцу, ни умуУже сыскать не в силах пищи здравой,Кто не прельщен ни счастием, ни славой,Ни теплотой от алтаря наук,Тот — срезанный от древа жизни сук:Он в персях носит семя разрушеньяИ на земле не более мгновеньяОстанется. — Но даже он, покаМогильщика отрадная рукаВ безмолвном граде мирного кладбищаНе отворила мертвецу жилищаЕдиного приличного ему, —Пусть он, слепец, и к богу своемуНе прибегает, пусть и в самой вереНе видит ничего, — по крайней мереХотя на миг среди скотских сластейЗабвенье он встречает.

Егор Львович

Да! людейЗнавал и я: Манфреды в разговорах,Конрады, Лары; в их потухших взорахЧитал я неоспоримый довод,Что неохота обмануть народНа них надела страшную личину. ..А подадут шампанское, дичину,Уху, душистый страсбургский пирог, —И тот, кого, казалось бы, не могИ сам Орфей привесть в движенье, — чудо!Расцвел незапно: озирает блюдо,И взор немой совсем уже не нем;Хватает нож, однако же не с тем,Чтобы зарезаться с хандры и скуки;Мертвец мой ожил: щеки, брови, руки —Все движется, — и доказал пирог,Что нашим братом человеком богИ Лару создал. — Но витийства жаруМне ль предаваться? оставляю Лару.Бывал не часто дома аудитор:Вот почему Степаныча с тех порЯ навещал прилежно; мой приятельМетлами торговал; его создательНевысоко поставил в жизни сей,Да душу дал ему. — Старик АндрейНежнее в обращеньи был со мноюИ баловал меня, при мне пороюАндрей ребенком становился сам;Степаныч же не потакал слезам,Был малодушья всякого гонительИ боле воспитатель и учитель,Чем снисходительный товарищ; мнеПочти не говорил о старине,Почти не поминал о приключеньях,Какие испытал, — о тех сраженьях,В каких бывал; зато нередко стихИз Библии, когда из глаз моихУвидит, что мне нужно подкрепленье,Натверживал, — и в грудь мне утешеньеИ вера проливалась. Сверх того,Уроки эти в дар мне от негоОстались на всю жизнь; их на скрижалиМладенческого сердца в дни печалиОн врезал глубоко: затем чертыИ не изгладились. Их ни мечтыОтважной юности, ни те обманы,В которые вдавался, ни туманыХолодной светской мудрости стеретьНе в силах были. Если ж и бледнетьСлучалось им, их оживляла снова,То ласкова, то в пользу мне сурова,Нежданным чудным случаем судьба.Сурова, тягостна была борьба,Которой я подвержен был в то время, —И я погибнул бы, когда бы бремя,Тягчившее меня, ничем, ничемНе облегчалось. Позабыт совсемРодными, в полной власти Чудодея,И голодом томясь и грустью млея,Ограбленный (все лишнее моеИстратив, уж и платье и бельеБесстыдный отнял), часто даже битый,Я только и держался не защитой,По крайней мере дружбой старика.

Саша

А защитить?

Егор Львович

Могла ль его рукаБессильная? — Однако, если строгоСудить хотите, много, слишком многоЯ говорил о разных стариках,Тем боле, что в младенческих летахНеобходимы ж сверстники. Их домаВ семьях, с которыми была знакомаЛюбившая знакомства мать моя,И равных мне, встречал довольно я;Но вдруг — Степаныч, голубок — и только.Тот птица, а с другим шутить изволь-ко, —Не улыбнется! Наконец и здесьТоварища нашел я; правда, спесьМоих жеманных тетушек с испугаСодроглась бы, когда б увидеть другаИм удалось, какого я избрал:Отец Петруши был не генерал,Не прокурор, не предводитель,Хотя бы и уездный, — нет, родительКлеврета, друга моего ПетраБыл просто дворник нашего двора.Сначала я и чванился, но вскореМы сблизились; делили смех и гореИ часто забывали за игройВесь мир со всей житейской суетой.Остановился тут рассказчик юный.На землю сходит вечер златорунный,Уходит за обзор природы царь;Кругом опал и яхонт и янтарь,Пылают облака; дерев вершиныДрожат и рдеют; медленно с долины,Белея, катит к городу туман;Вдали на взморьи мрачный великан,Чернеет башня древнего собора...И вдруг в беседе живость разговораТоржественным молчаньем сменена:В их души льется с неба тишина,В очах их вижу я благоговенье;Объяло всех священное забвеньеПустых приличий. — Головой поникСедой слуга господень... Что, старик?О чем мечтаешь? — Глядя на пучинуБагряной бездны, не свою ль кончинуВоображаешь? Мирной быть и ей,И ей сияньем сладостных лучейТех озарить, которым в час разлукиПрострешь благословляющие руки!Безмолвны женщины, шитье сложив,Блуждают взором средь воздушных нив,Где в глубине востока в тверди чистойПрорезал сумрак серп луны сребристой.Со стула встал хозяин: даже в немЗажглося что-то неземным огнем;Громаду и аптекарева телаДуша в мгновенье это одолела.Исчезло солнце; стал тускнеть закат;С ночных цветов струится аромат;На дол и холм роса обильно пала.«Боюсь, — хозяйка наконец сказала, —За Александру Глебовну... пойдем».Идут, — аптека манит их лучомПоследним, догорающим на крыше;А позади темнее все и тише,И тише и темнее жизнь земли;И вот в гостеприимный дом вошли.

Перейти на страницу: