Читаем Поэмы. Драмы полностью

Поэмы. Драмы

Вильгельм Карлович Кюхельбекер , Дмитрий Игоревич Соловьев

Осенний вечер; блещет камелек,Перебегает алый огонекС полена на полено. Стулья слугиПоставили; уселись наши други:Огромные их тени по стенеРисуются. — Но между тем вы мнеПозвольте помянуть о старине,На миг из гроба вызвать дни былые.Страну я помню: там валы седыеДробятся, пенясь, у подножья скал;А скалы мирт кудрявый увенчал,Им кипарис возвышенный и стройныйДарует хлад и сумрак в полдень знойный,И зонтик пиния над их главойРаскинула; в стране волшебной тойВ зеленой тьме горит лимон златой,И померанец багрецом АврорыЗовет и манит длань, гортань и взоры,И под навесом виноградных лозВосходит фимиам гвоздик и роз, —Пришлец идет, дыханьем их обвеян.Там, в древнем граде доблестных фокеян,И болен и один в те дни я жил.При блеске сладостных ночных светил(Когда, сдается, на крылах зефираПривет несется из иного мира;Когда по лону молчаливых волн,Как привиденье, запоздалый челн,Таинственный, скользит из темной дали;Когда с гитарой песнь из уст печали,Из уст любви раздастся под окномПрекрасной провансалки) редко сномЯ забывался, а мой врач жестокийБродить мне запретил. — Что ж, одинокий,Я делывал? Сижу у камелька,Гляжу на пламя; душу же тоскаВлечет туда, где не смеялись розыВ то время — нет! крещенские морозыНеву одели в саван ледяной.Кто променяет и на рай земнойТот край, который дорог нам с рожденья?Однако мы оставим рассужденья...Несвязный, своенравный, пестрый вздорМелькал передо мной; и слух и взорНепраздны были; чей-то резвый спорМне в треске слышался, и вертограды,Дворцы, дубравы, горы, водопадыВ струях огня живого видел я, —И что же? вдруг замлела грудь моя;Из тишины пронесся звук чудесный, —Не струн ли дух коснулся бестелесный?Ничуть: сосед на флейте заиграл,Но огонек мой трепетен и мал,Но в комнате глубокое молчанье;Вот отчего кругом очарованье,Вот отчего протяжной песни гулСтон сладкогласный мне о том шепнул,Чему названья нет, чего словамиНе выразить. — «Все это сны, и снамиВ спокойный сон ты погрузишь и нас!»Итак, короче: в тихий, темный часСидеть перед камином мне отрадно.Затем и благо, что, когда прохладноВ беседке стало и завеса тьмыПростерлась, можем перебраться мыВ гостиную к аптекарю, к камину;Здесь мы дослушаем, что про судьбинуНерадостного детства своегоРассказывает юный гость его.

Егор Львович

Вот так-то я, философ поневоле,У Чудодея прожил с год. — ДоколеБыл жив сосед, бывал тяжел порой,Бывал порой и сносен жребий мой;Но смерть нежданно без угроз недугаПоследнего меня лишила друга;К Степанычу однажды прихожу,И что же? — труп холодный нахожу:Вдруг умер, как от пули, старый воин.И тут-то, признаюсь, я стал достоинПрямого сожаленья. ЧудодейОтвык страшиться бога, да людейЕще боялся: мой же благодетельСосед Степаныч был живой свидетель,Как обходился он сперва со мной;Старик слыхал не раз, что сиротойЯ по отце, полковнике, остался;Итак, при нем Михеич опасалсяСказать мне: «Ты холоп, я барин твой».Когда ж скончался покровитель мой,Тогда я из питомцев стал слугой,Да и каким оборванным, несытым,Замученным, тогда лишь незабытым,Как вздумает мучитель вымещатьНа мне досаду.

Аптекарша

Как? а ваша матьНеужто в год не вспомнила о сыне?

Егор Львович

Ее (потом узнал я) о кончинеЛюбезнейшего сына ЧудодейУведомил.

Аптекарша

Но для каких затейОн сплел такую ложь?

Егор Львович

Не знаю, право;Да только неспроста же так лукаво:Какие у меня бумаги есть,Сначала спрашивал. Добро, что честьИ честность молодца уже в ту поруСомнительны мне были. АудиторуЯ отвечал: «Теперь нет никаких,Но, буде нужно, тотчас пришлют их».А сам на чердаке зарыл бумаги.Поверил он: и трус не без отваги,Когда бояться нечего, — итак...

Аптекарша

Закрепостить хотел вас? Вот дурак!Вот глупо!

Священник

Точно; но судить построже:Не всякий ли, кто долг нарушит, то же?Платить за что бы ни было душой(А ею ж грешник платит) — счет плохой.

Егор Львович

Не видя боле никакой причины,Чтобы скрываться, вовсе без личиныМихеич обойтися положилИ молвил: «Нет охоты, нет и силТебя кормить мне даром. Если хочешьНе голодать — пускай себя и прочишьВ фельдмаршалы — служи мне. Б'з слугиЗачем мне быть?» — И тут же сапогиМне отдал чистить.

Саша

Что ж ты, друг мой бедный?

Егор Львович

Сперва я вспыхнул весь, а после, бледный,Трепещущий от гнева и стыда,Спросил злодея: «В корпус же когдаМеня вы отдадите?» — «Мне нужда,Мне выгода большая, мой любезный,Стараться о тебе! Совет полезный:То делай, что велят; не то — так вон!» —С усмешкой отвечал нахальной онИ шляпу взял и вышел. «В самом деле,Чего мне ждать? — подумал я. — ДоселеБыла еще надежда, а теперь...» —И в дверь; но, несмотря на речи, дверьМучитель запер. Что мне делать было?Бегу к окну и — отошел уныло:Наш терем был под самым чердаком, —Пускай бы был немного ниже дом,Я чисто выпрыгнул бы из окошка,Да где тут? А к тому ж, хотя и крошка,Я рассудил, что худо без бумаг:«Их должно вырыть. Между тем мой врагВоротится!» — Был труден первый шаг,Но наконец за рабскую работуЯ принялся. Вот он пришел: заботу,С какой исполнил я его приказ,Лукаво похвалил; потом, пролаз,Про корпус помянул и дал мне слово,Что станет хлопотать. — Дитя готовоНадеяться и верить; в грудь детейНе может вкрасться ядовитый змейНичем не одолимых подозрений.Так мудрено ль, что сетью ухищренийОн вновь меня опутал? — С сего дняХолопом быть он приучал меня.Уже и чувств и мыслей униженьеГрозило мне. Когда бы провиденьеНе пробудило духа моего,Быть может, я дошел бы до того,Что лучшей и не стоил бы судьбины.Так мошка рвется вон из паутины,Но глубже вязнет в гибельной сети:Пусть даже выбьется, уж и нестиЕе не могут сломанные крылья;И вот, недвижна, бросила усилья,Избавиться уж и желанья нет.Уж без участья я смотрел на светИ на свободу. Падая, слабея,Порой я думал: «Кинуть Чудодея?Но что в огромном городе найду?К кому прибегну? — Горшую беду,Наверно, встречу! — Мне ль бродить с сумою?Чем нищим, все же лучше быть слугою».И я — но что с тобою, Саша?

Саша

Вздор!Грусть на меня навел ты, друг Егор.

Егор Львович

Охотно верю: да почти иначеИ быть не может: твердость в неудаче,В страданьи крепость, мужество в бедахДля слушателя пир: восторг и страх,И радость, и печаль, и удивленьеВ таком рассказе ускорят биеньеСердец нечерствых. Но бессилье грех,Который производит или смех,Когда не важен случай, или скуку,Уныние и грусть, когда про мукуМы слышим и не слышим ничего,Что бы для нас возвысило того,Кто мучится.

Саша

А твой Пилад? твой Петя?

Егор Львович

Переменился. Вскорости заметя,Что совершенно я сравнился с ним,Он счел ненужным прихотям моимТак угождать, как угождал дотоле:«Да чем меня знатнее ты и боле?По крайней мере не лакей же я».Он даже раз мне молвил не тая,Что все рассказы про мое семействоСчитает сказкой. Кажется, злодействоЕму скорей простил бы я тогда,Чем эту выходку. С тех пор враждаЕдва ль не заменила между намиБывалой дружбы. Между тем за днямиТянулись дни; я стал угрюм и тих;Последний блеск погас в глазах моих;Как груз меня давила жизнь. — Однажды(К развязке приближаюсь) бесу жаждыНеистовый Михеич приносилУсердно жертвы и тем боле силЕй придавал, чем боле в горло лил;Он обо мне в подобном исступленьиНе помышлял, а в важном размышленьяПросиживал по суткам где-нибудь,Вздыхал и облегчал икотой грудьИ с видом совершенного незлобьяНа небо очи перил исподлобья. —Вот третий день почтенный ментор мойНе мыслит даже приходить домой.Когда бы мне хоть хлеб сухой оставил,Я не роптал бы, что меня избавилОт сладостной своей беседы. — Но...

Аптекарша

От сладостной своей беседы!

Егор Львович

Вам смешно?Клянуся: вовсе не смешно мне было.Я голодал, а на меня унылоГлядел мой голубок: уж и егоЯ не кормил. С неделю до тогоМеня спросил Петруша: голубочкаЯ не продам ли? Если бы не бочкаБольшая на дворе (за нею плутУспел укрыться), я Петрушу тутПрибил бы за такое предложенье.Свое единственное наслажденье,Свою отраду мне ему продать!И это смеет он мне предлагать,Он, сын мужицкий, уличный мальчишка!То было спеси умиравшей вспышка,Ее живой, да и последний свет;Но он потух, но уж и дыму нет:Не свой брат голод. — Грустью отягченный,Свирепою нуждою побежденный,По тягостной борьбе схожу с крыльцаИ — к Пете. Бледность моего лицаПетрушу поразила: «Да что с вами? —Сказал он мне и на меня глазамиВзглянул, в которых не было следа,Что помнит нашу ссору. — Мне беда,Когда увижу в ком-нибудь кручину!Егорушка, нельзя ль узнать причинуПечали вашей? Не больны ли вы?»— «Нет, Петя! Только от своей совы,От филина лихого, Чудодея,Мне голубка не спрятать... — так, робея,Промолвил я. — Возьми его себе:Уж лучше друга уступлю тебе,Чем...» — досказать хотел я; сил не стало.Обрадовался Петенька немалоИ мне полтину отсчитал тотчас.Напрасно останавливать мне васНа том, что ощущал я при разлукеС любимцем; верьте, даже и о мукеГолодного желудка я совсемБыло забыл. — «На, Петя! только с тем,Чтоб ты любил его, берег и холил!Да чтоб и мне хоть изредка позволилКормить его!» — шепнул я наконец.«Пожалуй! — да не бойтесь: молодецСыт будет и у нас». «Так, так! сытее,Чем у меня!» — я думал, и скорееОтворотился, чтоб тоски моейНе видел мальчик: слезы из очейУж брызнули. Но, голодом томимый,Я вновь услышал вопль неумолимый,Который стоны скорби заглушил:Я со двора за хлебом поспешил,И вот купил на всю полтину хлебаИ возвращался. Блеск и ясность неба,Рабочих песни, над Фонтанкой шумИ крик веселый бремя мрачных думС души моей снимали; на ходу яИ голод утолил. Грустя, тоскуя,Но мене, медленно я шел домой:Все радостно светлело надо мной,Кругом меня все двигалось, все жило,Все было счастливо. Я о перилоОперся, стал и в зеркало водыГлядеться начал. «Горя и нуждыМне долго ль жертвой быть?» — я мыслил; что же?Вдруг хлеб мой бух в Фонтанку! «Боже! боже!» —Я вскрикнул и — за ним! Схватить ли мнеХотелось или... Как о страшном сне,Так чуть мне помнится о том мгновеньи;Но предо мною и в глухом забвеньиКакие-то ужасные мечтыМелькали, будто в бездне темноты,В ненастной ночи частые перуны;И, мне сдавалось, лопнули все струныРастерзанного сердца моего...Потом уж я не взвидел ничего.«Что? жив ли?» — вдруг в ушах моих раздалось,И — холодно мне стало: возвращалосьМое дыханье; я открыл глаза...Сперва (и смутно) только небесаУвидел, узнавал я над собою;Но вот заметил, что народ толпоюСтоит кругом, что где-то я лежуНа камнях. Поднимаюсь и гляжу,Но все еще каким-то плеском шумнымЯ оглушен и с взором полоумнымБез мыслей спрашиваю: «Где я?» — «Где?На набережной ты, а был в воде», —Так голос тот, который и сначалаМне слышался. Смотрю — и генералаКакого-то я вижу: весь седой,Однако бодрый, с Аннинской звездой,С Георгием, старик передо мной,Исполненный участья и заботы,Стоял и напоследок молвил: «Кто ты?» —«Егор Е....вич». — «Ты Е....вич? нет?Неужто!» — «Точно так» — был мой ответ.«Сын Льва Егорыча?» — «Его». И, бледный,Он отошел со мною. «Мальчик бедный!Не бойся, говори! с отцом твоимСлужил я; правда, мы расстались с нимДавненько, братец, да во время службыДрузьями были; не забыл я дружбы,Услуг, прямого нрава старика!»Рассказывать я начал; он слегкаПокачивал в раздумьи головоюИ пожимал плечами, а пороюИ взглядывал на небо. Кончил я;Он молвил мне: «Егор, судьба твояДолжна перемениться; свел с тобоюМеня недаром бог: тебя пристрою,Определю тебя. Мне недосуг,Но по тебя сегодня же, мой друг,Заеду я, а между тем покушай.(И втер мне в руку деньги.) Да послушай,Благодари небесного отца:От грешного, ужасного конца,От гибели господь тебя избавил.Прощай! — садясь на дрожки, он прибавил, —И жди меня».

Саша

Ну, слава богу, — ты,Я думаю, теперь из темнотыНа свет же выдешь, и, признаться, — время.Меня давил рассказ твой, словно бремя:Бедняжка, сколько ж ты перетерпел!

Егор Львович

Довольно; но страдания уделНе всех ли здесь в подлунной?

Саша

Мене, боле,По мере нужд и сил, а вышней волеУгодно так из века, чтобы мыВсе пили чашу горя. После тьмыИ солнце кажется на небе краше,И только после скорби сердце нашеВсю благость бога чувствует вполне.

Егор Львович

Немного досказать осталось мне.Приехал вечером мой избавительИ взял меня. Он, счастливый родительДетей прекрасных, счастливый супруг,Меня, одев получше, ввел в их круг.«Вот братец вам», — промолвил он, и братьяС младенческою радостью в объятьяПришельца приняли; его женаМне стала матерью: добра, нежна,Заботлива, меня ни в чем онаОт собственных детей не отличала.Вот так-то жил я в доме генерала,Пока меня не отдал в корпус он.Но до того еще однажды стонИ слезы мне послало провиденье:Мы скоро получили извещенье,Что матушка скончалась, и по нейЯ долго плакал.

Аптекарша

А ваш Чудодей?

Егор Львович

Про Чудодея ничего не знаю,Да виделся же с ним, так <--->.Второй отец мой, добрый генерал:Был именинник я, и он позвалМеня в свой кабинет; иду — и что же?Там ждал меня подарок — боже! боже!Мои часы, часы, по коим яТужил и в счастьи! — вот они, друзья.Он снял часы; рассматривать их стали,И кончил про минувшие печалиНаш юный витязь длинный свой рассказ.Совсем ли потеряю я из глазЕгора Львовича? Еще ли разС ним встретимся? — А ныне надо мноюМечты иные резвою толпоюПоют и вьются: к ним склоняю слух...Над древней Русью носится мой дух...Не улетай же, легкий рой видений,Народ воздушный, племя вдохновений!Пусть в тело вас оденет звучный стих,Раздался гром над морем нив сухих;Так! собирается гроза в лазури...Но не расторгло бы дыханье буриНапитанных обильем облаков!Но не развеяло бы вещих сновДыханье жизни хладной и суровой!О! если бы желанною обновойОбрадовал меня и оживилМой верный пестун, ангел Исфраил!1833-1834

Перейти на страницу: