Читаем Поэмы. Драмы полностью

Поэмы. Драмы

Вильгельм Карлович Кюхельбекер , Дмитрий Игоревич Соловьев

Над бором громоздятся тучи,Завыл под ними бор дремучий;С дерев срывая хрупкий лист,Подъемлет ветер рев и свист.Печальны вопли бури хладной;Глухая ночь; звезды отраднойНет в тверди; бледная лунаНенастной мглой поглощена;Шумят потоки дождевыеИ шепчут что-то, как живые,И под шатром седых небесСквозь сон им отвечает лес.Шагает в темноте глубокойПо стежке путник одинокий:Скользка та стежка, словно лед,Здесь пни, тут кочки; но впередВсе дале, дале в бор безбрежныйОн продолжает путь прилежный,Не устает и смотрит — глядь!Что там сверкнуло и опятьПогасло? — Глаже и ровнееТропинка; странник стал бодрее,Идет проворней. Снова свет!Огонь ли то болотный? Нет,Не так блестит огонь болотный.Тут жило: пес же приворотныйЗалаял... Вот и ветхий кров...И вышел изо тьмы дубовИ стукнул путник в дверь избушки;И чу! не голос ли старушки,Не песнь ли бабушки лесной?А та старушка под лунойВсе знает, все, что есть и было;И ветр завоет ли уныло,Гром зарокочет ли — она,Призывом их пробуждена,Встает и ловит их вещаньяИ слышит из их уст деянья,Событья нерожденных лет,И принуждает дать ответВолшебной силой слов чудесныхДухов земных и поднебесных.Стоит пришелец у дверей;Она поет, он внемлет ей:«Светлый месяц не блещет,В тучах, батюшка, спит;Крупный дождичек хлещет,Непогодка гудит;Сыр-бор гнется и воет...Сердце вещее ноет:С вещим ведут разговорВетер и дождик и бор.Сыр-бор, мати дуброва!Что ты, мати, шумишь?Ох! шумишь и три слова,Три словечка твердишь:«Быть, — твердишь ты, — разлуке,Быть кручине и муке!»Что же сулишь под конец?Слушаю — слышу: «Венец!»Дождик, дождичек крупный!Что ты, сударь, стучишь?Стук и стук, неотступный!Три словечка твердишь:«Быть, — твердишь ты, — веселью,А с веселья да и в келью!»Что же, скажи, под конец?Слушаю — слышу: «Чернец!»Ветер буйный и шумный!Что, родимый, кричишь?Рвешься, будто безумный,Три словечка твердишь:Слово первое: «Пойте!»А другое: «Заройте!»Третье-то слово, отец?Слушаю — слышу: «Мертвец!»»И песню кончила старушка,И отворилася избушка,И статный молодец вошел.Там чудно: посреди котел,В нем пенится, кипит и бродит;А черный кот, мурлыча, ходитКругом кипящего котла,А на коте, как снег бела,Воркуя, крыльями махая,Голубка едет молодая.Оттуда ж, где бы быть должны,Лампадкою освещены,Угодников господних лики,Несутся хохот, визг и крики,И, длинным саваном покрыт,Высокий остов тут стоит,И что ж? под лад коту и птице,Смеясь, играет на скрыпице.Огромный сыч в другом углу;Темно и душно, да сквозь мглуГлаза сыча горят, как плошки:Он под мяукание кошки,Под скрып и свист, под шум и войКивает толстой головой,Дрожит и хлопает глазами.Старуха с бородой, с усами;Простоголова и боса,Она седые волосаПо самый пояс распустила:Их тайная взвевает сила;Хрустит бесперерывный трескИ пробегает белый блескПо вылитой вкруг желтой шеиРеке волос живых, как змеи.Пришлец — удалый славянин:Ему не страшен злой мордвин,Ни берендей, наездник хищный,Ни тот разбойник безжилищный,Тот не монашеский клобук,Который любит гром и стукКовшов и копий, а за платуВсем служит — и врагу и брату;Пришлец к любому сопостатуГотов лететь на смертный спор, —Но тут смельчак, как бросил взор,Чуть не прыгнул назад на двор.А кто он? — Доблестный воитель,Любимец князя. ПовелительПриволжской Руси, Ярослав,Его, средь сверстников избрав,Осыпал и сребром и златомИ не слугой зовет, а братом.Чего ж он ищет здесь? чегоНедостает душе его?Гремела брань над волжским брегом:Кровавым, мстительным набегомБыл утесняем Ярослав;Родство забвению предав,Пошли под Тверь из НоваградаСвободы дерзостные чада;Подъемля пламенник и меч,Нахлынули, грозили сжечьСоседа юную столицу.Князь Ярослав простер десницу,Извлек сверкающий булатИ у Тверских дрожащих вратИх встретил с верною дружиной.И разразилось над равниной:Лилася долго кровь славян,Вился над ними жадный вран,И клект орла был слышен дикий,И звал он птиц на пир великий.Уже приволховская ратьПолки тверитян стала гнать;Да князь сказал: «Костьми здесь лягу,А им не уступлю ни шагу», —И стал. Разливом грозных силПосадник князя окружил:Князь пал бы; вдруг увидел Юрий,Собрал друзей, напором буриНагрянул, смял толпу враговИ государя спас. — С холмовКрутых, прибрежных оглянулисьБежавшие и обернулисьИ снова ринулися в бой.Тогда шатнулся полк псковской,Смешалась вольница лихая,Онежцы дрогли; горсть чужая,Варяжская, еще стоит;Но свист: стрела! их вождь убит,И — ко щиту примкнула щит,Назад не обратила тыла,А с поля горстка отступила.Своих злодеев разогнав,Пал на колена ЯрославИ господа вознес хвалою,Поднялся и вещал герою:«Спасеньем божией судьбеЯ, Друг, обязан — и тебе.И ныне, — нет! не воздаянье, —Но чтоб о том воспоминаньеВ твое потомство перешло,Я Едимоново селоТебе в наследие дарую».И здесь-то, где Тверцу живуюВ объятья Волга приняла,Краса и честь всего села,Как ландыш, Ксения цвела.Отец ее старик был честный,Да темный; в стороне окрестнойБыл славен дочерью своейПростой церковник Елисей,И — только. В хижине убогойС заботой нежною, но строгойОн милое дитя своеВзрастил, в<з>лелеял — для нееДышал и жил. — Он не порочилБогатых, знатных, только прочилЕе за ровню жениха,И пуще всякого грехаСтарик разумный и смиренныйБоялся спеси ослепленной.А дочь? — Она, моя душа,Добра, невинна, хороша,Да дело девичье: с уборовНе отвратит, наморщась, взоров,И любо ей в кругу подругЗавесть беседу про жемчуг,Про шелк, про ткани дорогие,В каких красотки городскиеВ храмовый праздник и в СемикВ село приходят, чтобы ликПочтить угодника святогоИли с пригорка луговогоВзглянуть на сельский хоровод.Их, чванных, сравнивал народС малюткой дяди ЕлисеяИ, барышень хулить не смея,Все ж находил, что и при нихОна не посрамит своих,Что ей казаться в люди можно;А молодежь неосторожноПодчас и прямо молвит: «Нет!Цветет она, как маков цвет...Те, правда, чопорны, жеманны,Дородны, белы и румяны,Да что в них?» — Боле всех хвалилМалютку молодой Ермил;Всех чаще резвую ловилНад речкой под вечер в горелках;Всех чаще был на посиделках,Где знал, что будет; а речейЛюдских послушать: мил и ейМолодчик статный, чернобровый.Но вот приехал барин новый:Ее увидел средь подругИ — вздрогнул, очарован вдруг,И на щеках его прекрасныхВспылал огонь, и взоров ясныхУж свесть с нее не в силах он;Не в снедь и снедь, и сон не в сон!Он для девицы светлоокойЗабыл все в мире: сан высокий,И двор, и город, и войну,И милость князя, и — княжну.А ведь княжну обворожилаНеодолимой страсти силаИ молодечество его.Болтают: «Будет торжество!Увидим стол и столованье,Поднимут пир и пированье,В Твери польется мед рекой:Быть Ольге Юрия женой».И лести ж не было опаснойВ улыбке светлой и согласной,С какой смотрел князь Ярослав,Княжну-сестру врасплох поймав,Когда, бывало, в грусти сладкойОна на Юрия украдкойГлядит — и вдруг уйдет, горяЖивым румянцем, как заря.Тогда и Юрий умиленныйЕще берег, как дар бесценный,Все знаки, что к нему княжнаИ благосклонна и нежна.Супругом быть такой супругиЕму казалось за заслугиНаградой выше всех заслуг...И что же? все забыто вдруг:Он ныне увлечен судьбою,Он дышит Ксенией одною;Ему награда стала в казнь,Надежда — в ужас и боязнь.Что будет с ними? ведь Ермила,Кажись, малютка полюбила,Ему дала в любви обет,Не на словах конечно, — нет!А вздохом девственным и скромным,А взором влажным, взором томным,Тем взором, языком страстей,Что самых страстных слов сильней...И ей ли быть теперь неверной?Его ли горести безмерной,Тщеславьем грешным прельщена,Отчаянью предаст она?Кто без весла и без кормила,Без путеводного светилаВ открытый выйдет океан,Хотя б и не парил туманПо лживой, зеркальной равнине,И ветер по немой пучинеНе мчался, самая лазурьНе предвещала гроз и бурь, —Но пусть же ждет от злобы моряСмельчак несчастный бед и горя;И пусть и тот страданий ждет,Кто слепо сердце отдаетКрасавице, которой взглядыС восторгом смотрят на наряды,На блеск и мишуру. — «Дитя!»И точно! а резвясь, шутя,Играючи, дитя погубитТого безумца, кто полюбитНе в шутку, пламенно ее,Кто посвятит ей бытие.Вот так-то и она сначалаНе с прежней тихой лаской сталаПриветам друга отвечать;Потом уж стала убегатьС ним радостной когда-то встречи...Меж тем пошли людские речи:Насмешливый, ревнивый глазЗа ней, за Юрием не разСледил тайком. Доходят слухиИ до отца; сошлись старухиИ говорят ему: «Сосед!Ты нынче стар и дряхл и сед,И плохо видишь; мы не скажемДурного слова, лишь укажемНа сокола. — Сокол богат,Хорош, пригож и тороват;Да только пташечке ничтожной,Неопытной, неосторожной,Водиться худо с соколом».Такие вести словно громОтца сразили: он трепещет,Слеза в седых ресницах блещет,Лицо рукой закрыл старикИ белой головой поник;Встает, и всем поклон смиренный,И вышел, скорбный и смущенный.А в эту пору у окна,В мечтания погружена,Сидела Ксения; рукою,Подобной снегу белизною,Головку, светик, подперла;С ее прекрасного челаВолнами кудри золотыеЛились на перси молодые;Глядели очи голубые(Сдавалось так) не без тоскиНа бег излучистой реки,И ножкой душенька небрежной,Разутой, розовой и нежнойДомашнего трепала пса...(Людей недобрых пес гроза,Зверей лесных противник смелый;Сама она рукою белойПривыкла верного кормить.)Отец вошел и прервал нитьЕе раздумия немого;И встала девица, родногоВстречает с лаской, как всегда,Но он для знаменья креста,Чтобы ей дать благословенье,Руки не поднял: выраженьеЕго лица являет гнев;Он отступил и, посмотревНа Ксению суровым взором,Ей молвил с горестным укором:«Ужель еще ты дочь моя?Молчи! молчи... Тобою яЗабавой, притчей стал соседства...Зачем мне до такого бедстваДожить судил господь мой бог?Сломил моей гордыни рог,Меня унизил вседержитель!Так! ныне грешный твой родительДостиг семидесяти лет,А говорит: почто на светВзираю скорбными очами?Я плакал над пятью сынами,Рыдал над матерью твоей,Да не роптал: душе моейТы заменяла их; тобоюЯ жил, дышал тобой одною...И что ж? — увы мне! — сводишь тыВ жилище вечной темнотыГлаву мою седую с срамом!Ты клятву вспомни, что над ХамомИзрек разгневанный отец:Той тяжкой клятве внял творец,Он ухо и к моей преклонит».Как затрепещет, как застонет,Как зарыдает тут старик!Страдальца ужас вдруг проник,Когда себе представил ясно,Что вымолвил. — Дрожа, безгласно,Как смерть бледна, стояла дочь;Вдруг очи ей покрыла ночь:Добыча страха и страданья,Она упала без дыханья.«Дитя мое! дитя мое!» —Старик завопил и ееС помоста поднял; но, лишь сноваГлаза открыла, ей ни словаНе говоря, снимает онС гвоздя свой лучший балахон,Надел — и кушаком камчатымОпоясал и, с сердцем, сжатымСтыдом, кручиной и тоской,Выходит на берег крутой,Отколе терем возвышенный,Дубовым тыном окруженный,Глядится в светлую Тверцу.«Как знать? он старику отцуИ явит, может, состраданьеИ не предаст на поруганьеТого, кто низок и убог,Но за кого заступник — бог!» —Подумал старец огорченныйИ входит в терем возвышенный.Младой боярин Юрий тамДает богатый пир друзьям:Их много за столом накрытым,Сидят — и за обедом сытымПохваливают мед его;И речь зашла про сватовство,И с смехом молвил Глеб дебелый,Лихой наездник, ратник смелый,Но жесткий, как его булат:«Послушай, Юрий! в битве хват,А что в любви — ты трусоват;Вот мешкать! — Пусть другого, брат,Да ведь тебя князь не обидит;Он только то и спит и видит,Чтоб вышла за тебя сестра.Сестра же... сжалься, друг: пора!Бедняжка по тебе вздыхает,Горюет, плачет, сохнет, тает!»Смеются гости. У дверейВдруг показался Елисей;И продолжает Глеб: «УжелиТебе еще не надоелиТвои красотки? — Не шали!Смотри, чтоб слухи не дошлиДо суженой твоей ревнивой».И снова хохот. МолчаливыйХозяин на иглах сидит;В дверях церковник, как убит,Тяжелой грустию тягчимый,Стоит немой и недвижимый.«Добро пожаловать, отец! —Боярин молвил наконец. —Эй, кубок!» — и перед друзьямиСвоими белыми рукамиПодносит кубок старику;Но, ах! зальет ли мед тоску?Смягчат ли честь и пированьеРастерзанной души страданье?Разъехались: и вот они,И витязь и старик, одни.Церковник начал: «БлагодаренЗа ласковый прием, боярин!Ты милостив, ты не спесив;Надеюсь, будешь терпелив,Не вспыхнешь. — Человек я хилый,Изволишь видеть; над могилой,Готовой для меня, стою:Щади, помилуй дочь мою!Служитель я господня храма:Ты в землю дай мне лечь без срама?»И прервал Юрий старца речь:«Пусть сердце мне пронзит мой мечПусть мне не будет во спасеньеНи кровь Христа, ни искупленье,Когда, бесчувственный злодей,Бесславьем дочери твоейТебя, старик, убить намерен!Клянусь (и будь, отец, уверен:Нет клятвы для меня святей), —Чрез три дня я женюсь на ней!»Про князя помянул церковник,Про Ольгу; пламенный любовникВсе возраженья отстранил:Он государю точно мил;Да верить можно ли известью,Чтобы его взыскали честью,Которая так велика,Что даже мысль о ней дерзка?Не лицемер младой боярин:Он честен, прям и не коварен,Да ослеплен огнем своим.Когда ж старик расстался с ним,Он вновь, унынием тягчим,Он все то весит, все то мерит,Чему и верит и не верит,Что вздором назвал бы иной,Но что загадочной игройИ чувств и мыслей, сколь ни мало,Терзать его, как пыткой, стало:«Согласье даст ли ЯрославНа этот брак? во всем ли правЯ перед юною княжною?»Так, мучим страхом и тоскою,В уединенном теремуОн размышляет. Вот емуКак будто шепотом сказали:«Встань! пользы нет в пустой печали.В дубраву! труд ведь не большой:В дубраву, к бабушке лесной!Она беде твоей поможет.Чего боишься? грех тревожит?Никто не прожил не греша:Не пропадет же вдруг душа».Шептал ли то ему лукавый?Да вот он уж в глуши дубравы,И вот уж в хижине лесной,И ведьму видит пред собой.

Перейти на страницу: