Поэмы

Хевсуры гуляли в гостях.
У Цыки варилося пиво.
С ковшами у полных корчаг
На крыше сидели шумливо.
Преданьями слаще сыты,
Гостей веселя под пап дуру,
Мостили к их слуху мосты
Рассказчики и балагуры.
Посасывая чубуки,
Внимали преданиям чтимым
Седые как лунь старики,
Как облаком, скрытые дымом.
Живя стариною былой,
Пускались о витязях спорить,
Чтоб воз данной им похвалой
Свою молодежь раззадорить:
Посмотрим, из вас, молодчин
Кто в доблести будет удалей>.
Грустил на пирушке один,
И все туда взгляды кидали.
Оставив других в стороне,
Все льнули к нему на попойке.
С мечом и щитом на ремне
Стоял он, худой и небойкий
Две преданных, близких души
Служили ему всем порывком
Хватали пустые ковши
И передавали их с пиком.
Бери, говорили, не лей,
И что ты так хмур? Приосанься.
Взгляни на народ веселей,
Скажи что-нибудь и не чванься.
Не стой, говорят, нелюдимом,
А он отвечал:  "Во хмелю
Хорошего что я скажу им?
Я глупости спьяна мелю.
Проспимся, тогда потолкуем".
И чашу поднявши к губам,
Он опорожнил ее духом.
Он рад был родимым местам,
Седым старикам и старухам.
И пьяный, как все, в пух и в прах.
Смотрел он на пьяные лица…
О Миндии этом в горах
Рассказывали небылицы.
Его лет двенадцать в плену
Держали могучие дивы.
Он муки познал глубину,
Томясь на чужбине тоскливой.
Двенадцать Христовых рождеств
И столько ж его воскресений
Прошло той порой, что простец
Из плена не видел спасенья.
В неволе истаяла грудь.
Душа запросилась из тела.
Тоске не давая уснуть.
Он рвался в родные пределы.
В ущелия гор снеговых,
На тропы с неверным изломом,
К не чающим сына в живых
Родителям, братьям, знакомым.
В ту хату, которой столбы
Теперь ему раем казались…
Святителям, множа мольбы,
Он так раз сказал, опечалясь:
"Покончу с собой. В западне
Житья все равно мне не выйдет".
Однажды котел на огне
С обедом для дивов он видит.
Он знал, что варилось в котле.
Готовились змеи с приправой.
У дивов не раз на столе
Он видел посуду с отравой.
"Вот этим-то и отравлюсь",
Как громом, сраженный догадкой,
Сказал он, и выловил кус,
И съел через силу украдкой,
И небо окинуло дол
Глазами в живом повороте.
Он новую душу обрел.
Очнулся под новою плотью.
Прозрел он и точно замок
С очей и ушей его взломан.
Все слышно ему и вдомек:
И птичий напев, и о чем он.
Крик счастья, и лепет истом.
Зверей и растений усилья,
Все, созданное творцом,
С душой ли оно, без души ли.
У всех есть особый язык,
Особые у становленья.
И пленник, попав в их тайник,
Дивится своей перемене.
Теперь ему ясно, что змей
Нарочно придумали дивы,
Чтоб тайна была их тошней
Душе человека брезгливой.
Хоть правда, что дивы всегда
И потчевали его кротко.
Уверенные, что еда
Не может пролезть ему в глотку.
Лес, небо, что ни попади
Теперь с ним в беседе совместной,
И в Миндиевой груди
Лишь зло не нашло себе места.
Все прочее их существо
Впитал он и духом воспрянул.
Не страшно ему ничего,
Хотя бы и гром даже грянул.
Не нынче, ближайшим из утр
Отделается он от дивов.
Он скор, точно пуля, он мудр
Всем ходом змеиных извивов.
В нем боготворят свой оплот
Хевсуры и пшавы, не споря,
В венце своей славы, с высот
Царица Тамара им вторит:
Коль Миндия с нами пойдет
И с ним его рода горяне,
То враг ничего не возьмет.
На все невзирая старанья>.
Он способы знает в бою
Расправиться с вражьею силой.
Он раненых за врачею
Спасает у края могилы.
Разрубленного пополам
Умеет срастить его зелье.
Он вечный предлог к похвалам
В военном ли, в мирном ли деле.
И область молвою полна
О жизни его и удаче.