Поэтические воззрения славян на природу. Нечистая сила и народные праздники

Большею частию урисницы являются в дома невидимо; но иным удавалось и видеть, и слышать их. Так, однажды какой-то путешественник остановился ночевать в доме, где хозяйка родила девочку. В полночь – когда все уснули, только не спал приезжий – явились урисницы; первая сказала, что девочка должна прожить 50 лет; вторая – что она будет терпеть бедность; третья – что на тридцатом году она сильно заболеет, но через четыре месяца выздоровеет; наконец, четвертая сказала, что она выйдет замуж за этого самого путешественника, которому тогда уже было тридцать лет от роду. Услышав такое предсказание, он подумал с горечью: «Я и так оставался неженатым до тридцати лет; неужели еще буду ждать, пока вырастет эта девочка?» В досаде схватил ребенка, выбросил вон и потихоньку удалился из дому. Поутру нашли окровавленную девочку у забора; жизнь ее была спасена, но остался небольшой знак на спине. Прошло двадцать лет; тот же путешественник, проживая в другом городе, приискал себе невесту, сосватался и повенчался; заметив у жены знак на спине, он расспросил ее – и узнал, что судьбы своей не минуешь. Некоторые женщины в Болгарии и Македонии уверяют, что они после родов видели урисниц при своей постели и что одна из них мерила нить, а другая отрезывала ее, т. е. первая отмеривала нить человеческой жизни, назначала ее продолжение (= долготу земного существования), а вторая пересекала ее = определяла минуту смерти. Англосаксонское имя богини судьбы было Mëten (mettena = die abmessende), т. е. измеряющая; тонкие нити паутины, развевающиеся осенью (в бабье лето) по заборам и кустам, признаются за работу искусно прядущих эльфов и дев судьбы и в Нижней Саксонии называются metten, metjen, sommermetjes, mettkensommer; в Дитмархе говорят про них: «De Metten hebt spunnen». Если такая паутина повиснет на чьем-либо платье – это принимается за предвестие счастия[229]. Славянским рожаницам соответствуют греческие мойры, римские парки, романские феи и германские норны. Так как главная, существенная обязанность дев судьбы состояла в определении начала и конца человеческой жизни, т. е. рождения и смерти; то отсюда и самые названия, приданные им, указывают на один из этих пунктов, ограничивающих земное существование человека. У славян, как мы видели, осиливает мысль о начале жизненного поприща. Напротив, греч. μοίρα образовалось из μόρια, от корня mor, mar, санскр. mr – умирать и значит «умерщвляющая, убивающая»; сходно с этим, и римлянин первоначально называл свою парку morta. Такое значение слова μοίρα было позабыто уже в глубокой древности, и из понятия могучей смерти возникло общее представление судьбы – точно так же, как μόρος; (mors, мор – не только смерть вообще, но и соединенная с насилием) у Гомера употребляется в смысле «жребия жизни», предназначенного человеку со дня рождения; почему и понадобилось дополнять означенные речения приставкою слова ϑάνατος: ϑάνατος χαι μοίρα χραταιη, ϑάνατος τε μόροςτε. В поэтических сказаниях мойра является как олицетворение губительной смерти: она участвует в битвах, нападает на человека, душит и убивает его, схватывает его руками, повергает наземь, опутывает крепкими узами[230] и застилает ему очи безысходным мраком. Таким образом, смерть принималась за непреложный закон природы, за требование неумолимого рока, и в каждом отдельном случае – за жребий, выпавший по воле враждебной богини. Древнейшее народное верование знало многих прядущих (χαταχλώυες) и разящих смертию (μοίραι) жен судьбы; наряду с мойрами выступали и убийственные керы; и тех и других, по свидетельству Гезиода, породила черная Ночь. Число мойр у него ограничено тремя: первая Κλωυώ (die spinnerin) прядет жизненную нить, вторая Λάχεόις (lossung) бросает жребий, решающий направление и исход грядущих событий, а третья Άτροπος (die unabwendbare), старейшая и ничем не отвратимая, перерезывает выпряденную нить и прекращает биение жизни; она выражает собою неизбежный конец, ожидающий каждого человека, заведует его смертным часом, и потому Άτροπος есть мойра по преимуществу, в первоначальном значении этого слова. По указанию Платона (de republ.), три мойры – дочери Судьбы (Άνάγχη); они восседают в белых одеждах и венцах и под жужжание вертящегося веретена поют свои предвещания. Всякая – и счастливая, и печальная – участь человека определяется ими при самом его рождении, и все, что ни случается с смертным, уже наперед вплетено в его жизненную нить пряхою Κλωυώ[231]. Те же верования у римлян прилагались к паркам; parca заключает в себе понятие пряхи (= вилы) – от санскр. parg (смешивать, связывать; греч. πλέχω, лат. plecto, слав. «плету»[232]. У новых греков Mîra, Tichî и Rîsiko (ή Μοίρα, ή Τύχη, τό Ροιζιχό) признаются за существа, тождественные трем паркам: а в албанских сказках миры являются вещими старухами, определяющими человеческую судьбу.