Поэтические воззрения славян на природу. Сотворение мира и первые существа

Коли жидове Христа мучили,
На розпятию гей розпинали,
Клюков за ребра гей розбивали,
Терновый венец на голов клали,
Глогови[317]

шпильки за ногти били;Всяке деревце не лезло в тельце,
Червива ива ой согрешила –
Исуса Христа кровцю пустила.

Итак, предание о зимней смерти светлого, солнечного божества слилось у славян с евангельским сказанием о мученической кончине «праведного солнца» Христа и воспоминается на праздник Коляды, когда благодетельное светило снова воскресает к жизни; губительная омела заменяется ивою = вербою, которая (как мы видели) играет в наших поверьях и обрядах роль Перуновой лозы. «Гива тим червива, говорят малорусы, що килками з’нejи Христа мучили». В связи с этим объясняются и другие родственные сказания о плакуне-траве и корне альрауна: и та, и другой явились в мир в печальный день казни, постигшей праведника.

Зимний сон природы продолжается целые месяцы и ничем не может быть прерван до истечения известного срока; отсюда понятно, почему сильномогучие богатыри русских сказок, вслед за необычайными подвигами, погружаются в долгий, непробудный, так называемый богатырский сон. Любопытно указание одной сказки, что как скоро добрый молодец впал в усыпление, тотчас же на всех деревьях стали увядать верхушки, словно от зимних морозов. Царевна, погруженная в долголетний сон, пробуждается не прежде, как в то урочное время, когда меч-молния разрубит ее тесную броню и как из пальца красавицы будет высосана уколовшая ее заноза, т. е. когда прекратится мертвящее влияние зимы и твердые оковы, которые наложила она на землю и дождевые тучи, будут раздроблены, прососаны жгучими лучами весеннего солнца и молниями. Польский глагол smoktać (чмокать или цмокать – издавать звук губами, белор. цмокаць – свистать, шипеть, как змей, щелкать зубами, смокать, смаковать – отведывать, пить с наслаждением) одинаково употребляется и в смысле сосать, и в смысле целовать. Если эти понятия отождествлялись в языке, то нет ничего удивительного, что в народном эпосе спящая царевна пробуждается к жизни не только высасыванием из ее тела губительной занозы, но и поцелуем юного светлого жениха. Поэтический язык доселе удерживает древнюю метафору, по выражению которой весеннее солнце горячо лобзает землю, и она, словно невеста перед венцом, убирается в цветы и зелень. О молнии предки наши выражались, что она сосет дождевые тучи, и называли ее потому smok или сток = огненный (молниеносный) змей, высасывающий молоко небесных коров (т. е. дождь), и вместе с тем: водяной насос, пожарная труба. Но слово сосет уже возбуждало представление о жадно впившихся и страстно целующих устах. Во время весенней грозы, в которой древние поэты усматривали свадебное торжество бога-громовника с облачною девою, Перун припадает к своей невесте пламенными устами, лобзает ее молниями и упивается любовным напитком = дождем; в громовых ударах слышались звуки его сладострастных поцелуев. Этот прекрасный художественный образ встречаем в сказочном эпосе: богатырь-громовник побеждает демонические рати, избавляет от них красавицу-царевну и в награду за то просит у ней поцелуя; «царевна не устыдилася, прижала его к ретиву сердцу и громко-громко поцеловала, так что все войско услышало». Любопытно, что народные сказки дают поцелую то же двоякое значение, какое придавалось Перуновой ветке: с одной стороны, он освобождает от заклятия и прерывает волшебный сон[318], а с другой – насылает забвение. Я. Гримм сопоставляет minnisöl – напиток, дарующий забвение, со словами: швед, minna – целовать, датск. minde (как φιείν) – аmarе и osculari; старинное выражение о поцелуях «das Hebmahl ansetzen» называет их пиром любви[319].