Поэтический язык Иосифа Бродского

Бродский начинает эссе «Об одном стихотворении» с характеристики жанра (элегии) «на смерть» и далее показывает, как глубокий трагизм стихотворения Цветаевой усиливается контрастной интонацией:

Цветаева все время как бы борется с заведомой авторитетностью поэтической речи, все время старается освободить свой стих от котурнов (Бродский, 1999: 155);

…экстатичности ‹…› противопоставляется буквализм прямой речи (Бродский, 1999: 158);

…сдвиг к вульгарности, почти базарной ‹…›. Данный сдвиг – назовем его сдвигом вниз – продиктован уже не просто стремлением скрыть свои чувства, но унизить себя – и унижением от оных чувств защититься (Бродский, 1999: 159).

Другим ключом к «Представлению» можно считать слова о том, что для Цветаевой смерть Рильке «оказывается косвенным ударом – через всю жизнь – по детству»[74]. Смерть родителей – не косвенный, а прямой удар по детству. В ситуации Цветаевой «удар по детству» означает удар по немецкому языку, усвоенному в детстве. Для Бродского смерть родителей – удар по родному языку. Цветаева затрагивает тему России в связи с тем, что Рильке в молодости бывал там и читал по-русски. Родители Бродского провели в России всю жизнь и тот свет на этом не только видели, но и жили внутри него, да к тому же во время террора. Следовательно, во всех отношениях тяжесть ситуации, о которой идет речь в «Представлении», значительно усилена.

В эссе Бродский подчеркивает, насколько важна адресованность стихов на смерть поэта. У «Представления» другой адрес, но стихи на смерть мамы с папой соперничают в своей глобальности со стихами этого жанра. Задача Бродского формулируется строками Данте (в переводе М. Лозинского):

Ведь вовсе не из легких предприятий
Представить[75]

образ мирового дна.Тут не отделаешься мамой-тятей

(Данте, 1967: 211).

То, что смерть родителей-не поэтов – удар именно по языку, объясняется развитием сюжета в «Представлении».

Начало последней строфы может быть понято как первые уроки словесности:

Помнишь песню, что, бывало
я в потемках напевала?
Это – кошка, это – мышка.
Это – лагерь, это – вышка

(III: 301).

Многие травестированные цитаты прямым образом связаны с последующими уроками (говоря словами Цветаевой, на школьном табурете):

Вот и вышел гражданин,
достающий из штанин

(III: 296).

(- В. Маяковский. «Стихи о советском паспорте»);

Что попишешь? Молодежь.
Не задушишь, не убьешь

(III: 300).

(- Л. Ошанин. «Гимн демократической молодежи мира»);

Над арабской мирной хатой
гордо реет жид пархатый

(III: 298).

(- М. Горький. «Буревестник»; А. Якобсон [?][76]).

Непристойности и пошлости из речевого обихода подростков, уличной толпы, коммунальной кухни – тоже уроки словесности. Может быть, здесь осуществляется антитеза Тот свет / наш, тринадцати в сознании Цветаевой и в сознании Бродского: в «Новогоднем» – это осмысление отрочества как прозрения, а в «Представлении» – как первый опыт разочарования. То есть Цветаева увидела в безъязычии метафизическое всеязычие, а Бродский, напротив, во всем многоголосии официального и уличного языка – безъязычие, убожество, апофеоз которого – хорошо, утратив речь, / встать с винтовкой гроб стеречь.

Но для Бродского именно этот убогий язык, существующий как данность – в стадии утраты языка вообще[77] – подлежал метафизическому освоению.

Стоит отметить, что длинные строки «Представления», ритмически восходящие, вероятно, к переводу баллады Эдгара По «Ворон» и к стихотворению В. Сосноры «Баллада Эдгара По»[78], тематически связаны преимущественно с уроками литературы и истории в школе, официальной пропагандой (все это травестировано еще во времена вхождения образов и сюжетов в сознание)[79], а короткие, частушечной интонации[80] – с бытом языка вне культуры. Порядок следования образов и речений довольно последовательно отражает вхождение текстов в сознание ребенка – подростка – взрослого. Это своеобразная биография сознания, формируемого языком.

Цветаева в тексте не названа[81], тем не менее она присутствует в тексте постоянно.