Краткое рассмотрение двух таких гипотетических конфигураций может прояснить этот вопрос. Многие исследователи отмечали множественные языковые и тематические параллели между стихотворением «Пророк» (1826) и рядом текстов Каменноостровского цикла, особенно со стихотворениями «Отцы пустынники…», «Подражание итальянскому» и «Я памятник себе воздвиг…»[208]
. При этом никто не воспримет всерьез вероятность того, что Пушкин планировал включить «Пророк», написанный десятью годами ранее, в Каменноостровский цикл. С другой стороны, если мы рассмотрим стихотворения, хронологически близкие четырем известным текстам Каменноостровского цикла и содержащие те же многослойные тематические и формальные пересечения, которые Слоун считает показателями формы цикла, то мы обнаружим не только «Я памятник себе воздвиг…» и «Когда за городом…» – два произведения, обычно присовокупляемые к циклу, – но и еще два: «Странник» (1835) и «Напрасно я бегу к сионским высотам…» (1836) (их считает связанными с циклом Тоддес) плюс лирическое стихотворение «Пора, мой друг, пора!..»[209] (1834). Все пять «дополнительных» стихотворений относятся к 1834–1836 годам; все написаны александрийским стихом, как и стихотворения, включаемые в Каменноостровский цикл[210]; все они тематически перекликаются со стихотворениями цикла (например, во всех девяти присутствуют мотивы усталости, желания убежать, скрыться и духовной жажды). Очевидно, что во всех этих стихотворениях можно выявить такой же убедительный комплекс параллелей и смысловых резонансов, как и в лучших разборах общепринятой «короткой версии» цикла (из шести стихотворений), которые предлагают Давыдов, Слоун и Миккельсон. И такая интерпретация будет полностью отвечать предложенным Слоуном критериям цельного лирического цикла. Но все же маловероятно, что в замыслы Пушкина действительно входил такой обширный и аморфный цикл.Значит, помимо схожих тематических и формальных черт, помимо выявляемой системы семантических перекличек и содержательных контекстов необходим другой критерий, который помог бы нам максимально точно установить, какие стихотворения Пушкин действительно собирался включить в свой цикл, а какие просто входят в более широкий контекст его поэтической мысли в последние годы жизни. Предположу, что ключ к разрешению этой дразнящей загадки лежит в распознании архитектоники цикла. Под архитектоникой я понимаю конкретный способ, посредством которого складываются в динамическое и соразмерное «здание» единого цикла поэтические «кирпичики» – повторяющиеся темы, мотивы, морфемы, метрические фигуры, бинарные оппозиции и т. п. – все то, что другие исследователи находили в разных стихотворениях Каменноостровского цикла[211]
.Иными словами, я полагаю, что Каменноостровский цикл следует рассматривать не как собрание в чем-то перекликающихся, но самостоятельных текстов, не как хронологическую последовательность (пусть и с библейской подоплекой), которую можно произвольно расширять или сужать[212]
, но как единое, цельное поэтическое произведение. В этой связи советский пушкинист Д. Д. Благой напоминает нам о неизменной важности для Пушкина симметрии в поэтической композиции:…Самая замечательная особенность художественного мастерства Пушкина состоит не только в том, что его создания являют собой единственные в своем роде – по стройности, гармоничности, соразмерности частей, мудрой, подлинно классической простоте целого – образцы словесной архитектуры. Композиция каждого художественного произведения Пушкина обычно и глубоко
В творчестве Пушкина, начиная с самых ранних стихотворений до поздних прозаических шедевров, симметрия – часто едва уловимая или скрытая, но всегда различимая – формирует концептуальный костяк (или, пользуясь метафорой самого Пушкина, опорный