Поэтика детектива

Чехов обыгрывает обе эти особенности: «Драма на охоте» написана от лица следователя Камышева (в своей «рукописи» он вывел себя под именем Зиновьева), который делится с читателем своими симпатиями, антипатиями и душевными терзаниями не менее охотно, чем следователи Шкляревского. Но у Чехова эти приемы не выглядят довеском к полицейскому жанру, позаимствованным из серьезной литературы: они функциональны. В полицейском романе (в отличие от детектива), как мы только что отметили, выбор преступника сводится к перебору вариантов: если не муж, то любовник, если не любовник, то завистливая подруга и т. п. Чехов, вместо того чтобы использовать очередной стандартный вариант, выбирает максимально нестандартный: делает преступником следователя. Но в произведениях Шкляревского следователь одновременно и рассказчик. Сложно сказать, какая именно идея родилась у Чехова при создании «Драмы на охоте»: сделать преступником именно следователя, именно рассказчика или же именно рассказчика-следователя. Так или иначе, убийца в повести является одновременно тем и другим. И тут психологизм, идущий вроде бы от Шкляревского, становится если не полностью уместен, то, по крайней мере, более уместен, чем у русского псевдо-Габорио: Чехов таким образом сообщает читателю сведения, необходимые для самостоятельного раскрытия преступления. Другими словами, Чехов демонстрирует блестящее понимание природы жанра, причем не только полицейского, но и детективного (хотя, повторимся, детективной загадки в «Драме на охоте» нет): читатель должен располагать всей необходимой информацией. Безусловно, этим пониманием обладали и По, и Уилки Коллинз; но это авторы, опередившие свое время; в 1880-е годы понятие «честной игры» еще не было отрефлексировано, да и сам жанр, как мы уже сказали, находился на стадии становления.

Нам могут возразить: о какой честной игре можно говорить применительно к повести, где повествователь оказывается преступником? Сам этот прием – обман читателя. Однако Чехов делает попытку использовать этот прием максимально честно: он обрамляет «записки следователя» повествованием редактора, который, кроме того, снабжает рукопись своими примечаниями. Рассказчик оказывается персонажем, находящимся «под колпаком» другого рассказчика, который описывает внешний вид рукописи, рисунки, сделанные на полях, отмечает вымаранные места и ловит Камышева на противоречиях. Это выгодно отличает «Драму на охоте» от более поздних произведений Агаты Кристи и Мориса Леблана, где аналогичный прием используется именно нечестным образом.

Но все же «Драма на охоте» не была включена Чеховым в собрание его сочинений, и это справедливо; сам писатель, вполне возможно, руководствовался исключительно стилистическими критериями – в повести слишком много бульварщины и дешевого мелодраматизма. Видимо, именно невысокий художественный уровень повести привел к тому, что некоторые исследователи попытались объявить ее пародией. Например, Л.П. Громов писал: «’’Драма на охоте” Чехова, напечатанная в 1884 г., является, как известно, талантливой пародией на уголовные романы 80-х годов»[91].

Однако и с точки зрения жанра повесть не вполне удалась. Во-первых, честная игра с читателем слишком быстро выдает преступника: «примечания редактора» содержат несомненные указания на разгадку. Во-вторых, Чехов фактически использовал единственный небанальный прием развязки полицейского романа, проще говоря, исчерпал все возможные ее варианты.

После этого обращение к пародии на полицейский роман кажется понятным: разрабатывать в этом жанре больше особенно нечего, осталось его высмеять. Но, высмеивая его, Чехов не покончил с полицейским романом, а позволил родиться из его недр другому жанру.

Функция развязки «Шведской спички» не только комическая. Предположим, что в финале новеллы действительно был бы найден труп, а Ольга Петровна действительно оказалась бы убийцей, отомстившей Кляузову, в которого она была безнадежно влюблена. Перед нами был бы очередной пример очередного перебора вариантов: вначале сыщики подозревали одного персонажа (который действительно мог оказаться преступником, ничто этому не препятствовало), но виновным оказался другой. Чехов отбрасывает такой исход. Он пишет именно новеллу – и уже одно это делает его раннее творчество важным для истории русской литературы. Новелла присутствовала в русской литературе в период романтизма и начала реализма; наивысшим достижением русской новеллистики являются, видимо, «Повести Белкина». Но после Пушкина этот жанр практически исчезает из русской литературы. Чехов возвращает его в отечественную традицию, но этим не ограничивается. В западной литературе детектив рождается именно из недр новеллы. Это же происходит и в творчестве Чехова.