Поэтика и семиотика русской литературы

Очевидно, что территориальная граница не есть природная данность, ибо в природе могут встречаться препятствия, но нет границ, какими они существуют в нашем понимании. Деление территорий, характерное для отдельных видов млекопитающих, семиотизируется в качестве рубежности человеческим сознанием, но не воспринимается таковым самими животными, для которых все рубежи существуют в системе, говорящей на языке природы, а не человека. Исходное родство людей и животных обнаруживает лишь сходность ощущений, возникающих на биологическом уровне у тех и других перед метой чужести – энная степень утробного страха, который у человека может быть порожден как неизвестностью того, что ждет по ту сторону межи, так и, в ряде случаев, знанием этого.

Однако отношение к границе может произрастать не только из поту-, но и из посюсторонности, и в этом случае возникают свои, в чем-то сходные с описанной выше ситуацией, дефиниции. Так, С. Кьеркегор, создавший, по мнению В. Подороги, «свою экзистенциальную картографию» [139] , описывая состояние отчаяния, обращается к изнутри ощущаемым понятиям бесконечное и конечное , содержащим в себе указания на конец , рубеж , границу , в пределах которой(ого) как необъятность пространства, так и его теснота, порождают порой переживания агора– или клаустрофобии. Все это исключительно важно потому, что именно экзистенциальная природа границы как феномена сознания определяет характер ее семиотизации. Сибирская граница как реалия, и тем более как художественный знак-образ, в этом отношении полностью соответствует ментальным закономерностям.

В той или иной форме речь о границе идет почти в каждом из субтекстов того локально-тематического целого, которое мы, пока условно, называем «сибирским текстом» русской литературы. Чаще и выразительно сильнее прорисована в нем граница западная, о коей мы прежде всего и будем говорить далее, опираясь в основном на произведения, созданные в XIX веке, но немалый интерес представляет в семиотическом плане и восточный рубеж Сибири, что мы тоже намерены осветить.

Момент пересечения практически любой границы является событием большой важности, ибо само разграничение предполагает существенную качественную разность разделяемых пространств. Слово «качественная» в данном случае следует понимать широко с учетом различий природных, географических, культурных, политических и т. д. Для сибирской границы важен весь комплекс этих признаков, интеграция и символизация которых в сознании людей, въезжающих в Сибирь, приводила часто к разного рода смещениям относительно реальности, ибо огромные полупустые зауральские пространства и после их освоения были отмечены для пришельцев такой степенью чужести, что семиотически они почти уподоблялись территории иноземной. В области словесного означивания это привело к раздельному бытованию имен Россия и Сибирь, что в конкретных текстах нередко выступает как именная форма выражения сюжетной коллизии.

Как известно, удаленность, а еще более – кажущаяся безграничность Сибири породили устойчивый в рамках «сибирского текста» сюжет, связанный со странствованием, с путешествием (вынужденным или добровольным), с дальними поездками. Отсюда и характерный герой «сибирских» субтекстов – ямщик или его «пассажир», попутчик, этапируемый арестант или ссыльный, ощущающий себя временно задержавшимся в той или иной точке обширного пространства. Те из них, которые реально или по воле писателей связаны корнями с Европейской Россией, оставляют это имя только для обозначения покинутого, но навсегда своего пространства. Так, у Чехова в очерке «Из Сибири» читаем: «Вы из России? – спрашивает он меня. – Из России. – Ни разу не был. У нас тут, кто в Томск ездил, тот уж и нос дерет, словно весь свет объездил» [140] ; «Сибирская природа в сравнении с русскою кажется им (ссыльным. – Н. М. ) однообразной, бедной, беззвучной» [141] ; «…едучи из России в Сибирь» [142] . То же и в художественной прозе, в fction или с долей fction. Для рассказов Короленко, к примеру, характерны лежащие как в авторской зоне, так и в зоне героев, фразы вроде «Так вы, говорите, тоже из России?» [143] или «Впоследствии, вернувшись в Россию…» [144] . Все они, задавая динамику перемещений, вводят в рассказы событийно не представленный в них образ границы и воссоздают ощущение территориальной и культурно-психологической дистанции, разделяющей две континентальные составляющие государства Российского.

Но и сам момент пересечения границы со всей остротой событийности часто воспроизводится в различных по жанру текстах как российскими, так и зарубежными авторами. В поэзии этот момент вкупе с самой границей обретает порой черты акцентуированной культурно отмеченной символизации, как это происходит, к примеру, в одном из стихотворений сибирского писателя и видного деятеля областничества Н. М. Ядринцева, где и сибирская граница, и перемещение через нее уподобляются Дантову вхождению в Ад: