Поэтика и семиотика русской литературы

Аналогичные вещи происходят и с языковыми ошибками, которые в произведениях, формирующих тот или иной зарубежный «городской текст», встречаются в большом количестве. Понятна и простительна, к примеру, неточность иноязычной грамматической формы или словоупотребления в том же Венецианском тексте русской литературы. Так, мелочью кажется, да и является случайно мелькнувшее campi («в центре маленькой campi») вместо сатро в романе Ю. Буйды «Ермо», насыщенном вкраплениями и толкованиями иноязычных слов. Более серьезной представляется оплошность Ильи Фаликова, в угоду созвучию изменившего в стихотворении «Наивные поэмы Аполлона…» окончание второго слова в названии поэмы Ап. Григорьева «Venezia la bella». У Фаликова:

Духовное металось в колыбели.

Ноль плотского.

О, синтаксис «Venezia la Belle»!

Соль Бродского.

Рифма здесь отнюдь не проиграла бы от соблюдения орфографии, но поэт конца XX века в тональности своего сознания услышал Ап. Григорьева именно так. Слово «в колыбели» бросило у него звуковой отсвет на «lа bella» и, изменив, приблизило к себе, усилив стяжение рифмующихся слов, что вполне соответствует системе образности Венецианского текста в целом, где Венеция часто предстает Земным Раем, колыбелью человечества. Именно так она видится упомянутому Фаликовым Бродскому.

Во всех подобных случаях языковая ошибка, формально оставаясь таковой в пределах отдельного конкретного текста, в границах более обширного контекста перестает быть значимой еще и потому, что, помимо семантических детерминант, любое италоязычное включение в текст почти всегда указывает на принадлежность данного произведения к одному из итальянских литературных локусов или к Итальянскому тексту русской литературы в целом. И в этой роли даже искаженное итальянское слово продолжает выполнять свою основную семиотическую функцию.

Таким образом, то, что в отдельно взятом субтексте выглядит как несомненная ошибка автора, в системе целого оказывается лишь подтверждением глубинных законов смысло– и образотворения и внутренних тенденций этого целого. Более того, острое ощущение ошибки в ее первичном статусе может порой оказаться признаком рецептивного «сбоя», то есть восприятия элемента безотносительно к целому, указанием на неспособность ощутить внутри этого целого некие новые обертоны, иногда порождаемые ошибкой.

Картографические образы в литературе

В августовском номере журнала «Знамя» за 1999 год было опубликовано одно из новых «венецианских» стихотворений А. Кушнера. Приведем его полностью.

Над картой Венеции, пристальным планом ее,

Как шмель на шиповнике, в долгое впасть забытье,

Как будто два зверя друг друга хотят проглотить.

А может быть, это и значит друг друга любить?

Тогда мы Венеция, Господи, именно так!

Нельзя отойти, друг от друга отстать ни на шаг.

Мерцанье канала, сверкающий влажный пробел.

Мне кажется, ты меня съела. – Нет, ты меня съел.

Две пасти, две страсти, разящих друг друга клешни.

Сверкни позолотой и сердце волной увлажни.

Заглянем в пиццерию. – Я бы хотела в кафе.

Чем плохо в пиццерии? – Плохо? Да там, как в Москве. —

Мое ты сокровище! Катер прополз под мостом.

Чудовище машет чудовищу длинным хвостом

И яркое счастье скрывает, как темный позор.

А что на хвосте у него? Неужели собор?

И в маленький садик с обшарпанной красной стеной

Зайти постоять над зеленой, как плесень, волной,

Сквозь мирты и лавры увидеть позволено тут,

Как два минотавра в одном лабиринте живут.