Поэтика пространства

Чтобы воспользоваться всеми достижениями современной психологии, знаниями о человеке, накопленными психоанализом, метафизика однозначно должна быть дискурсивной. Она должна с недоверием относиться к удобствам очевидности, свойственным геометрическому подходу. Наше зрение за краткий миг успевает сказать нам очень много. Но бытие не видит себя. Быть может, оно себя слышит. Бытие не очерчивает себя. Небытие не служит ему контрастным обрамлением. Приближаясь к его центру, мы никогда не можем быть уверены, что обретем его или что оно окажется таким же надежным, как раньше. И если мы хотим определить бытие человека, мы никогда не можем быть уверены, что становимся ближе к себе, когда «уходим в себя», когда продвигаемся к центру спирали; часто именно в сердце бытия бытие превращается в блуждание. Иногда бытие выходит за пределы самого себя, чтобы попытаться обрести устойчивость. А порой оно, если можно так выразиться, оказывается в заточении где-то снаружи. Далее мы приведем поэтический текст, где речь идет о тюрьме за пределами бытия.

Если бы мы работали с различными образами, заимствовали бы их из мира света, из мира звуков, из мира горячего и холодного, то подготовили бы онтологию менее компактную, но гораздо более надежную, чем та, что основана на геометрических образах.

Все эти общие замечания были здесь необходимы, поскольку с позиции геометрических выражений диалектика внешнего и внутреннего базируется на строгом геометризме, где что ни граница, то непроницаемый барьер. Но мы должны быть свободны по отношению ко всякой окончательной интуиции – а геометризм констатирует окончательные интуиции, – так как собираемся приобщиться к дерзким экспериментам поэтов, которые предлагают нам изысканные ощущения сокровенного, «шалости» воображения.

Прежде всего необходимо отметить: проблемы, которые в метафизической антропологии соответствуют терминам «внешнее» и «внутреннее», не симметричны. Сделать внутреннее конкретным, а внешнее обширным – вот, по-видимому, первейшие задачи, самые насущные проблемы антропологии воображения. Выявить противоположность конкретного и обширного непросто. Даже при самой осторожной попытке обозначается асимметрия. И так все время: внутреннее и внешнее получают определения по разным параметрам, а ведь именно определения указывают на уровень нашего взаимодействия с предметами и явлениями. Невозможно одинаково пережить определения, связанные с внутренним и внешним. Всё, даже величие, представляет собой человеческую ценность, и в одной из предыдущих глав мы показали, что миниатюра способна хранить в себе величие. Миниатюра по-своему обширна.

В любом случае, внутреннее и внешнее, пережитые воображением, уже не могут быть рассмотрены в простом обоюдном соответствии; а если так, то, перестав применять геометрические ассоциации при описании первичных выражений бытия, выбирая наиболее конкретные, наиболее феноменологически точные исходные позиции, мы поймем, что диалектика внутреннего и внешнего дробится и расщепляется на бесчисленное множество нюансов.

Как обычно, мы проверим правильность нашего тезиса на примере из области конкретной поэтики, попросим у поэта образ, чей нюанс бытия будет достаточно новым, чтобы дать нам урок онтологической амплификации. Новизна образа и его амплификация смогут гарантировать, что наш тезис прозвучит на более высоком уровне, чем уровень рассудочной уверенности, или хотя бы где-то за его пределами.

III

В своем стихотворении в прозе «Пространство теней» Анри Мишо пишет[189]:

«Вот оно, пространство, но вы не можете себе представить это ужасное внутри-вовне, которое и есть истинное пространство.

Некоторые [тени], напрягаясь в последнем усилии, отчаянно пытаются “сохранить себя как целое”. Но им от этого только хуже. Я повстречал одну.

Она была раздавлена наказанием, и от нее остался только шум, правда оглушительный.

Необъятный мир еще слышал ее, но ее уже не было, теперь она была только и единственно шумом, который будет звучать еще столетия, но обречен затихнуть насовсем, словно ее никогда не существовало».