Поэтика пространства

Какой мечтатель, зачарованный словами, не встрепенется при слове «шкаф»? Шкаф – это нечто величественное и в то же время близкое, родное. И как прекрасно обозначающее его французское слово armoire! Оно похоже на долгий, глубокий вздох. На первом слоге, «ар», слово как будто набирает воздух, а на втором, «муар», медленно, осторожно выдыхает его. Когда мы дарим словам поэтическое бытие, мы, как правило, никуда не спешим. А немое «е» в конце слова armoire настолько немо, что ни один, даже самый дерзкий поэт не заставил бы его звучать. Наверно, именно по этой причине слово «armoire» в нашей поэзии всегда употребляется в единственном числе. Во множественном у него, по правилу фонетического соединения, мог бы появиться третий слог. А во французском языке все главные слова, самые важные слова для поэзии состоят из двух слогов.

Красивое название, красивая вещь. Если в слове слышится благородная важность, то вещь покоряет своей глубиной. Любой поэт мебели – будь он даже обитателем мансарды, поэтом без мебели – интуитивно знает, что внутреннее пространство старого шкафа обладает большой глубиной. Внутреннее пространство шкафа – это тайное пространство, оно не открывается всем и каждому.

И более того: слова обязывают. Только нищий духом мог бы положить в старый шкаф что попало. Если человек кладет что попало, как попало, в какой попало шкаф или секретер, это указывает на исключительную слабость функции обитания. В шкафу находится центр порядка, который защищает весь дом от беспредельного хаоса. Там царит порядок или, вернее, порядок там превращается в царство. Порядок не сводится к геометрической организации пространства. Порядок – хранитель истории семьи. Это знает поэтесса, написавшая такие строки[80]:

Упорядоченность, Гармония,

Стопки белья в шкафу,

Переложенные лавандой.

Вместе с ароматом лаванды в шкафу поселяется история многих поколений. Лаванда сама по себе способна наделить аккуратные стопки белья бергсонианской долговечностью. Не правда ли, стоит дать ему хорошенько «пролавандиться», как говорили у нас, и только после этого пускать его в ход? Сколько забытых грез могут проснуться, если мы предадимся воспоминаниям, вернемся в край, где жизнь была безмятежной! Воспоминания толпой нахлынут на нас, как только мы представим себе полку, на которой покоились кружева, батист и муслин: «Шкаф, – говорит Милош, – наполнен беззвучной сумятицей воспоминаний»[81].

Философ вовсе не хотел, чтобы память принимали за шкаф с воспоминаниями. Но образы оставляют у нас более глубокое впечатление, чем идеи. И даже самый верный последователь Бергсона, если только он поэт, не может не признать, что память – это шкаф. Вот чудесная строка, принадлежащая Шарлю Пеги:

На полках памяти и в святилищах шкафа[82].

Но настоящий шкаф – это не просто мебель. Его не открывают каждый день. Шкаф подобен душе, которая никого не удостаивает искренностью: на его дверце вы не увидите ключа.

К шкафу не было ключей!… Большой шкаф без ключей.

Мы часто глядели на его коричнево-черную дверцу

Без ключей!.. Это было странно!.. Мы воображали

Тайны, спящие в его деревянных стенах,

И нам казалось, что из замочной скважины пустой

Слышится далекий, невнятный веселый говор[83].

Рембо заставляет нас томиться в ожидании неведомого чуда, скрытого в запертом шкафу. На сей раз шкаф – это больше, чем история, он таит в себе некие обещания.

Андре Бретон одним-единственным словом открывает перед нами чудеса ирреального. К загадке шкафа он добавляет блаженство невозможного. В стихотворении «Седовласый револьвер» он с подобающей сюрреалисту простотой пишет:

Шкаф полон сияющего белья.

Там даже есть полосы лунного света, которые

Я могу вытащить и развернуть.

В этих строках Бретона образ обретает избыточность, которая претит рассудительному уму. Но живой образ всегда стремится к избыточности. Добавить в шкаф белье из лунного света – разве это не значит описать, пользуясь фигурой речи, все мыслимые блага, сложенные стопками и хранящиеся во чреве старинного шкафа. Какой непомерно большой кажется старая простыня, когда ее разворачиваешь. И какой белой была старинная скатерть, белой, словно зимняя луна над лугом! Стоит немного помечтать, и образ Бретона станет казаться нам вполне естественным.