Поэтика пространства

И разве в этом тексте не проявляется решимость писателя преодолеть запрет на рассказы о «незначительных» подробностях собственной жизни? Но сколько радости доставят читателю эти строки, когда он осознает, насколько важны такие вот незначительные подробности! И когда он дополнит собственными грезами «несущественные» воспоминания, которыми делится с нами поэт! Незначительное при этом становится признаком предельно обостренной чувствительности к скрытым в потаенных глубинах значениям, устанавливающим духовную общность между писателем и его читателем.

И какие чудесные воспоминания появляются у нас, когда нам удается немного пожить жизнью Рильке, хоть и без фартука и без замшевых перчаток!

X

Всякий мощный и цельный образ свидетельствует об определенном состоянии души. Дом, даже в большей степени, чем пейзаж, – это такое «состояние души». Даже если воспроизвести вид дома снаружи, мы почувствуем некое внутреннее тепло. Психологи, в частности Франсуаза Минковска с группой учеников, изучали детские рисунки, изображавшие дом. Эти рисунки можно использовать в качестве тестов. Ведь ответы на тест, в котором использовано изображение дома, будут спонтанными, без обдумывания: дети очень часто берут карандаш и спонтанно, не отвлекаясь от своих грез, рисуют домик. К тому же, как говорит мадам Балиф[75], «попросить ребенка нарисовать дом – значит попросить его открыть вам самую потаенную мечту, внутри которой он хочет спрятать свое счастье; если он счастлив, то дом на рисунке получится крепким, защищенным, надежным и глубоко укорененным в почве». Дети рисуют дом снаружи, но почти всегда какая-то деталь рисунка позволяет нам угадать силу, скрытую внутри. Когда смотришь на некоторые рисунки, продолжает мадам Балиф, становится очевидно, что «внутри тепло, там горит огонь, такой жаркий, что прямо видишь, как языки пламени вырываются из камина». Когда в доме живет счастье, дым над крышей словно кружится в веселом танце.

Если ребенок несчастен, в рисунке видны следы горестей рисовальщика. Франсуаза Минковска представила на выставке необычайно трогательную коллекцию польских и еврейских детей, переживших ужасы нацистской оккупации во время последней войны. Одна девочка, которой при малейшей угрозе приходилось часами прятаться в шкафу, после этих страхов еще долго рисовала тесные, холодные дома с запертой дверью. А еще Франсуаза Минковска говорит о домах, застывших в напряженной неподвижности. Напряжение и неподвижность чувствуются и в струйке дыма над крышей, и в занавесках на окнах. А деревья вокруг дома стоят навытяжку, словно стерегут его» (loc. cit., с. 55). Франсуаза Минковска знает, что живой дом не может быть совершенно «неподвижным». Ведь он органично включает в себя движения тех, кто подходит к его двери. Дорога, ведущая к дому, часто идет вверх. Иногда эта дорога словно бы приглашает нас в дом. В нарисованном доме всегда есть элементы кинестетики. Дом надо обозначить символом К, сказал бы сторонник метода Роршаха.

Выдающийся психолог, Франсуаза Минковска распознает подвижность дома по одной маленькой детали. На двери дома, нарисованного восьмилетним мальчиком, «есть ручка; значит, туда входят, там живут». Это не просто дом-постройка, «это дом-жилище». Дверная ручка явно имеет функциональное значение. Данная деталь указывает на то, что автор рисунка – кинестетик: недаром она так часто отсутствует на рисунках детей, нечувствительных к движению.

Отметим, что размер дверной ручки на рисунке редко бывает пропорционален размеру дома. Здесь главное не размер, а функциональность. Важно, что ручка открывает дверь. Лишь логически мыслящий ум мог бы обратить внимание на то, что она способна не только открывать, но и закрывать. В существующей системе ценностей ключ чаще закрывает, чем открывает. А ручка, наоборот, чаще открывает, чем закрывает. Движение, которым закрывают, всегда более точное, сильное и быстрое, чем то, которым открывают. Если подмечать такие нюансы, можно стать, как Франсуаза Минковска, психологом дома.

Глава третья Ящик, сундуки и шкафы

I

Я каждый раз переживаю некоторый шок, небольшую лингвистическую травму, когда великий писатель употребляет какое-либо слово в пренебрежительном значении. Во-первых, потому, что все слова честно несут службу в нашей повседневной речи. Во-вторых, самые употребительные слова, привязанные к самым обыденным явлениям нашей жизни, нисколько не теряют от этого своих поэтических возможностей. Какое презрение испытывает Бергсон, когда ему случается упомянуть о ящике! Слово – это полемическая метафора. Оно властвует, и оно судит, причем судит всегда одинаково. Философ не любит, когда в поисках аргументов надо выдвигать ящики и рыться в них.