Поэтика за чайным столом и другие разборы

Зависимость достоинства человека от покроя сапог занимает героя «Юности» в главе 31, озаглавленной «Comme il faut».

385

О сюжетных поворотах типа ‘перегибание палки’ (‘overdoing’) см.: Shcheglov, Zholkovsky 1987: 137.

386

Очевидно сходство с «Отцом Сергием» и в этом отношении.

387

Фотографическая метафора тем более уместна, что белое платье героини и другие ‘белые’ мотивы сменяются здесь черными мундирами солдат.

388

Это приятие превосходящей силы загадочных условностей напоминает позицию Пьера Безухова в эпизоде с мозаиковым портфелем: «это так нужно» («Война и мир», I, 1, XVIII–XXI).

389

Действие «Святочной ночи» тоже привязано к церковной дате, а также к жанру рождественского рассказа.

390

Единственное сколько-нибудь чувственное тело на балу — это тело хозяйки с ее «открытыми старыми [!], пухлыми, белыми плечами и грудью». Тема чувственной подоплеки светских ритуалов в «После бала» явно снята — в отличие, скажем, от «Крейцеровой сонаты».

391

Эта не совсем правильная форма сродни таким ключевым толстовским выражениям, как «сопрягать/запрягать» Пьера, «пелестрадал» Каренина и «пусти/пропусти» Ивана Ильича. В черновиках Толстой колебался между явным татарским акцентом («бацы мисер») и полной грамматичностью («Помилосердствуйте»), прежде чем выбрать лишь слегка остраненный вариант [Жданов 1971: 106, 250]. Ср. примеч. 23.

392

В традиционной трактовке — «человек из народа» (см.: Тростников 1965: 257).

393

Солдат назван «слабосильным» и бьет не так, как другие, которые «не милосердствовали»; руководствуется ли он при этом жалостью, остается неизвестным.

Отметим внутреннюю симметрию всей этой сцены, вторящую бинарности других структур рассказа. В центре располагается истязаемый; с каждой стороны — по солдату, волочащему его за ружье; проход образован двумя шеренгами солдат; герой наблюдает извне — полковник двигается по проходу; рядом с героем выделен сочувствующий кузнец, рядом с полковником — мажущий солдат.

394

Толстой сначала хотел индивидуализировать жертву («дрябленький, худощавенький человечек с серым лицом, черными короткими волосами и вздернутым птичьим носиком и серыми, почти черными губами…»), но остановился на обобщенном образе «оголенного по пояс человека» [Жданов 1971: 104–105] — в соответствии с общегуманистической и специфически христианской темой рассказа (в духе евангельского «Се человек!»).

395

О семиотических позициях Толстого см.: Pomorska 1982.

396

Конфликт позднего Толстого как писателя и человека с официальной культурой включал и отвержение института брака, в частности его собственного.

397

В «Отце Сергии» уход героя от света и военной карьеры в монастырь (когда он узнает о связи его невесты с императором Николаем; ср. танец Вареньки с отцом) получает сходную, но более развернутую мотивировку. Будущий отец Сергий хочет везде быть первым, для чего ему сначала нужно жениться, но затем оказывается предпочтительнее постричься в монахи.

398

В отличие от текстов позднего Толстого, специально посвященных проблеме телесных наказаний («Николай Палкин», «За что?»), а также аналогичных разоблачительных сюжетов у других авторов, например от «Человека на часах» Н. С. Лескова (1887).

399

В «Святочной ночи» элемент посвящения подчеркнут тем, что как на балу, так и в борделе юный герой действует под руководством старших, сознательно развращающих его, а также общей установкой героя на вхождение в свет.

400

См.: Мелетинский, Неклюдов, Новик, Сегал 1969; Байбурин, Левинтон 1972; Левинтон 1970а; Левинтон 1970б; Левинтон 1975а; Левинтон 1970б; Мелетинский 1958; Meletinsky 1970; Новик 1975.

401

См. прочтение эдиповских трагедий Софокла в свете данных фольклора в Пропп 1976.

402

Помимо уже названных авторов я буду (с минимальными ссылками) опираться на исследования О. М. Фрейденберг, а также работы: Елизаренкова, Сыркин 1964; Иванов, Топоров 1974; Thompson 1977.

403

Ничего не утверждая о сознательности авторского замысла, отметим превосходное рабочее знакомство Толстого с русским фольклором, в частности со сказками и былинами при составлении «Русских книг для чтения». Хотя его подход к сказкам был сугубо рационалистическим и морализаторским, среди его обработок есть свидетельствующие об интересе к мотивам, существенным для «После бала». Таковы: сказка «Три медведя» (инициационная), «Уж» и «Работник Емельян и пустой барабан» (с чудесными супругами), «Сказка об Иване-дураке и его двух братьях» (с женитьбой на царской дочери и воцарением). Забегая вперед, обратим особое внимание на сказку в стихах «Дурень», где мотив побивания плетьми возникает (единственный раз в многократно варьируемом рефрене) именно при встрече со свадьбой.

404