Поэтика за чайным столом и другие разборы

Некоторыми важными интертекстуальными источниками являются тут дядя Тоби из «Тристрама Шенди», потешные войска из «Петра Первого» А. Н. Толстого, «Бумажный солдатик» Окуджавы и, возможно, фильм Ильи Авербаха «Монолог» (Ленфильм, 1972), с его темой оловянных солдатиков.

619

Пример макабрического юмора — замечание Палисандра о том, что актеры творили <…> талантливо, с огоньком (с. 200): советским журналистским клише описываются действия поджигателей.

620

Впервые: Жолковский А. К. Блуждающие сны: Из истории русского модернизма. М.: Советский писатель, 1992. С. 210–244.

621

Об осмеянии различных культурных стереотипов как конструктивном принципе поэтики Ильфа и Петрова см.: Щеглов 1986; Щеглов 1990–1991; Щеглов 2012 [1975].

622

«Я хотел бежать… и не мог» («Капитанская дочка», глава 3).

623

См.: Katz 1984: 5, а также Гершензон 1926; Ремизов 1977.

624

О царском выходе см. примеч. 32; фабрика-кухня — возможный намек на «Зависть» Олеши.

625

Глава в целом оказывается, таким образом, своего рода двухчастным трактатом об официальной портретной живописи, традиционной и авангардной.

626

Об этом инвариантном сюжете Ильфа и Петрова см.: Жолковский, Щеглов 1975: 158, 162–167.

627

Впрочем, неизбежное в мире Ильфа и Петрова десакрализующее сближение двух культурных пластов есть и здесь, только оно перенесено на другой уровень и проявляется в полнейшем стилистическом единообразии реальных и желанных снов Хворобьева: и те и другие выдержаны в парадно-ведомственной манере.

628

Таким Старым Человеком, или, по выражению Паниковского, «человеком с раньшего времени», заявлен у Ильфа и Петрова зицпредседатель Фунт, который «при всех властях сидел», а у Солженицына в «Случае на станции Кочетовка» — путеец Кордубайло, который «пять раз [т. е. пяти властям] присягал» (ср. статью «Пятеро с раньшего времени» в наст. изд. (C. 514–526).

629

Провокаторами в разной степени являются Беня Крик, Иван Бабичев, Воланд и его свита, Остап Бендер.

630

Фигура Инквизитора (восходящая к Великому Инквизитору, Петру Верховенскому, Шигалеву и подобным персонажам Достоевского) являет собой негативную трансформацию «новых людей» Чернышевского. Последний вполне дает для этого повод: после всех заполняющих роман рассуждений о свободе воли и разумном эгоизме его герой (Кирсанов) предстает изощренно манипулирующим желаниями и поступками ряда персонажей (Полозовой, ее отца, консилиума врачей и даже жизнью героини — конечно же, в ее интересах). В ответ на заявление Кирсанова, что он действительно пошел бы на смерть героини, отец Полозовой изумленно говорит: «Вы страшный человек <…> — Это значит, что Вы еще не видывали страшных людей, — с снисходительной улыбкой отвечал Кирсанов, думая: „Показать бы тебе Рахметова“».

631

Старый Дом восходит к противопоставленной развращенному Городу пастушеской Хижине сентименталистов и посещаемому привидениями и преступниками заброшенному Замку готических авторов, а также прогрессистов XIX в., но вдобавок к этому приобретает функцию средоточия Культуры и антипода утопических фаланстеров.

632

См.: Morson 1981: 141.

633

Ср. стихи Пастернака тех же лет: Что мы на пиру в вековом прототипе На пире Платона во время чумы («Лето», 1930).

634

Оруэлл первым открыл эксплуататорскую сущность тоталитаризма. Интересно, однако, что будущее расслоение идеального общества угадывается уже в одной из утопий XIX в. — «Что делать?» Чернышевского. Автор, столько внимания уделяющий праву своих главных героев и героинь на взаимное privacy и отдельные комнаты, в другом месте проговаривается, что работницы утопических мастерских Веры Павловны с удовольствием живут в общежитиях по 3–4 человека в комнате.

635

Деперсонализируя по ходу своей работы в Министерстве Правды реальных исторических лиц и создавая фиктивных, Герой вдруг осознает, что для сведения концов с концами вторых он тоже вынужден убивать. Это поразительно напоминает судьбы соответственно поручика Синюхаева и подпоручика Киже у Тынянова.

636

Налицо пересмотр рационалистической идеологии замятинских технократов из «Мы». Подлинно страшна именно иррациональная утопия, основанная на 2 х 2 = 5, — вопреки наивным опасениям человека из подполья и его потомка Кавалерова, будто самое ужасное — это 2 х 2 = 4.

637

Эти провокационные фикции напоминают химерическую сеть революционных ячеек Петра Верховенского.

638

Психологическое господство Инквизитора над Героем демонстрируется также с помощью мотива угадывания очередного аргумента собеседника — техники, широко применявшейся Достоевским, Булгаковым и Шварцем.

639

Напрашивается аналогия со сходным мотивом у Солженицына, вплоть до игры на понятии «архипелага».

640