Поэтка

Обнаружилось, что Марья, такая знакомая Марья с начесом крашеных черных волос, неизменным бордовым маникюром и надтреснутым голосом, задававшим кошмарные для Дашки вопросы вроде «с чем взаимодействует хлорид цинка?», грозная Марья, перед которой из года в год трепетали ученики… превратилась в серую плиту! Плита была простая, нестрашная. Не то из мрамора (CaCO₃), не то из гранита (SiO₂) – верная формула теперь никого не интересовала. На плите вырубили даты рождения и смерти, пару гвоздичек и заметные издалека крупные буквы: «Ермакова Мария Тарасовна».

Девятый «А» потоптался возле Марьи-плиты, постоял с опущенными головами. К подножию памятника возложили венок, специально заказанный Инной Евгеньевной. Она сказала короткую речь – «уникальный человек», «сорок лет отдала школе…» – и под моросящим дождем все пошли обратно к автобусу.

Целый день Дашка о Марье больше не думала – ну «почтили память», и хорошо… А вечером стала, как всегда, собираться ко сну – со знанием дела, по давно заведенным приятным правилам. Ей нравился этот вечерний час, когда можно было подолгу пить ароматный чай, разглядывать звезды на темном небе, переступать босыми ногами под душем, кутаясь в пену любимого геля с лавандой и представляя себя Афродитой на Кипре, выходящей из вод морских, а после юркнуть в родную кровать, включить зеленоватый ночник и долго-долго лежать, свернувшись калачиком, в мерцающем забытьи между сном и явью, – и в такое волшебное время вспоминать события дня, преображенные полусном, или сплетать в голове строчки стихов…

Воздушный и сладкий, как большая порция сахарной ваты, незаметный сон окутывал Дашку… И на самом дне дремотного облака вспыхнула случайная мысль: «Я тоже когда-то умру».

Не поспоришь.

Мысль казалась такой простой и логичной, что стало удивительно, где она была раньше.

«Я тоже. Когда-то. Умру».

Дашка не испугалась, а только почувствовала себя странновато. Провела руками по одеялу, перевернула подушку прохладной стороной вверх, носом потерлась о хлопковую поверхность, уловила тонкий запах стирального порошка и свежести. Вот сейчас, прямо сейчас, это все при ней – тело и кровать, комната, зеленоватый ночник, полоска желтого света из коридора… А со временем все куда-то денется, не останется ничего? И она, Дашка, в этом ни-че-го как-то будет – не-жить? Не чувствовать запах, не видеть свет, не ощущать своих рук и ног…

На секунду ей вроде бы удалось почувствовать, как именно это будет, и Дашка испугалась, что уже умерла. Помотала головой по подушке, пяткой правой ноги почесала левую, пошевелила пальцами на руках. Нет, все в норме. Она живая.

«А когда я умру, то буду – в смысле не-буду – серой плитой, как Марья?»

Вторая мысль получилась длиннее и хуже первой. Дашка вспомнила увиденный на кладбище каменный серый прямоугольник, и воображение послушно вывело на нем крупные буквы: «Федорова Дарья Максимовна». Ужас какой. Нет, нет! Я не хочу становиться буквами…

Дашка откинула одеяло, вскочила, не смогла нащупать тапочки, босиком прошлепала к окну и отдернула занавеску. Вид привычного двора с темным квадратом соседнего дома, редкими фонарями и припаркованными друг за другом автомобилями на минуту ее успокоил.

«Так… Тела не будет, ощущений не будет, – судорожно соображала Дашка. – Буквы только останутся, буквы на памятнике… А что еще останется, кроме букв?»

Первым почему-то пришел на ум паспорт. Дашкин новенький паспорт, полученный меньше года назад, в специально купленной для него красивой обложке благородного шоколадного цвета, с очень удачной Дашкиной фотографией – Дашка тогда нанесла три слоя туши, сходила в салон уложить волосы. Паспортом – первым «взрослым» своим документом – она втайне гордилась.

Дашка распахнула шкаф у окна, приподнялась на цыпочки, дотянулась до верхней полки – там у мамы стояла коробка с важными бумагами. Нашла свой паспорт, пролистнула несколько бледно-лиловых страниц, большинство из которых оставались пока незаполненными. «А ведь его порвут, когда я умру!» – осенило Дашку. Она вспомнила эпизод из давным-давно прочитанного рассказа: герой погиб, родственники пришли в загс оформлять свидетельство о смерти, и у них на глазах его паспорт порвали.

Дашка подозрительно покосилась на паспорт в своей руке. Снова на секунду она даже вообразила невообразимое: собственное небытие, абсолютное ничего вместо себя. Чужие руки сняли с паспорта шоколадную обложку – и умело, без усилия разорвали его на мелкие части.

Дашку затрясло. Пол под босыми ногами стал обжигающе ледяным, сердце истерично заколотилось. Невыносимо и дальше оставаться одной, наедине с этим жутким знанием! Побежать в соседнюю комнату разбудить маму? И что Дашка тогда скажет? Мама у нее – человек практичный и здравомыслящий, объяснить ей всю эту карусель про небытие будет сложно. С туманными сомнениями, с опаляющей сердце паникой Дашка первым делом бежала к папе. Но недавно родители развелись, и за стенкой папы больше нет. Да и спит он давно, скорее всего, десятый сон видит…

А ведь паспорт и вправду порвут.

Дашка схватила мобильник.