Поэтому птица в неволе поет

Все, кого я знала, до жути боялись, что их «лишат имени». Опасно называть чернокожего любым именем, которое звучит хоть слегка оскорбительно, поскольку нас долгие века называли ниггерами, черномазыми, черножопыми, дроздами, воронами, мразью и грязью.

На миг мисс Глории сделалось меня жалко. Потом, передавая мне горячую супницу, она сказала:

– Не дуйся и близко к сердцу не принимай. Палками да камнями кости переломать можно, а словами… Я, знаешь ли, уже двадцать лет у нее работаю.

Она открыла для меня заднюю дверь.

– Двадцать лет. Мне годков-то немного больше твоего было. И звали меня Аллилуйя. Так мама назвала, а хозяйка сказала: будешь Глорией – оно и прилипло. Да мне и самой больше нравится.

Я уже шагала по тропинке между домами, когда мисс Глория выкрикнула мне вслед:

– Да оно и короче!

Несколько секунд я колебалась: то ли рассмеяться (ну и имечко – Аллилуйя), то ли заплакать (ну и дела – какая-то белая называет тебя по-своему ради удобства). От этих крайностей меня спасла ярость. Нужно уходить из этого дома, осталось понять, как это осуществить. Бросить работу без веской причины Мамуля мне не позволит.

– Золотце. Золотце, а не женщина, – ворковала служанка миссис Рэндал, забирая у меня суп, – а я гадала, как ее звали раньше и на какое имя она откликается теперь.

Неделю я смотрела миссис Каллинан в лицо, когда она называла меня Мэри. Она не обращала внимания на то, что я приходила поздно, а уходила рано. Мисс Глория иногда ворчала, потому что я стала оставлять неотмытый желток на тарелках, а серебро чистила без всякого усердия. Я надеялась, что она пожалуется хозяйке, но она не жаловалась.

Из затруднения меня вывел Бейли. Он заставил меня описать содержимое буфета, в особенности самые любимые вещицы миссис Каллинан. Любила она блюдо в форме рыбки и кофейные чашечки из зеленого стекла. Я твердо запомнила его наставления, и на следующий день, когда мисс Глория развешивала белье, а мне в очередной раз велели отнести закуску старушкам на веранду, я уронила пустой поднос. Услышав вопль миссис Каллинан: «Мэри!» – я приготовилась – взяла в руки блюдо и две зеленые чашечки. Как только она шагнула в кухонную дверь, я отпустила их на пол.

То, что произошло дальше, я так никогда и не описала Бейли до конца, потому что, стоило мне дойти до той части, где миссис Каллинан заваливается на пол, а ее уродское лицо перекашивается – сейчас заревет, мы начинали хохотать. Она и правда ползала по полу, собирала осколки чашек и причитала:

– Мама-мамуленька. Господи ты Боже мой. Мамуленькины чашечки из Виргинии. Мамуленька, прости меня.

Со двора примчалась мисс Глория, вокруг собрались дамы с веранды. Мисс Глория переживала почти так же сильно, как и ее хозяйка.

– Она нашу посуду из Виргинии побила? Что же нам теперь делать?

Миссис Каллинан выкрикнула громче прежнего:

– Негритоска безрукая. Черномазая безрукая негритоска.

Веснушчатая старушка нагнулась ближе и спросила:

– Кто их разбил, Виола? Мэри? Кто именно?

Все происходило так стремительно, что я не помню, что было первым, слова или действие, знаю точно, что миссис Каллинан произнесла:

– Маргарет ее зовут, черт бы ее побрал. Ее зовут Маргарет!

И она швырнула в меня осколком блюда. Наверное, из-за расстройства не сумела прицелиться, потому что стекляшка угодила мисс Глории в ухо – та заверещала.

Входную дверь я оставила нараспашку, чтобы слышали все соседи.

В одном миссис Каллинан точно была права. Звали меня не Мэри.

17

Будни тянулись устоявшейся чередой. Дни превращались один в другой с таким постоянством и неотвратимостью, что каждый казался наброском завтрашнего. А вот субботы неизменно выбивались из ряда и дерзко проявляли собственный характер.

В город заявлялись фермеры, вокруг роились их жены и дети. Жесткие, как картон, штаны и рубахи из грубого холста демонстрировали старательность и заботу добросовестной дочери или жены. Фермеры часто заходили в лавку разменять купюры, чтобы выдать позвякивающих монеток своим детям – те аж тряслись от стремления попасть в город. Младшим явно не нравилось, что родители застревают в Лавке, тогда дядя Вилли зазывал их внутрь, раздавал кусочки пирожных с арахисовым маслом, которые поломались при транспортировке. Дети заглатывали лакомство и выскакивали на улицу, поднимая на дороге мелкую пыль и переживая, хватит ли вообще времени добраться до города.

Бейли играл под мелией в ножички с мальчиками постарше, а Мамуля с дядей Вилли выслушивали последние новости из сельской жизни. Сама же я виделась себе так: сижу в Лавке – пылинка, застрявшая в луче света. Покачивается туда-сюда при малейшем колебании воздуха, но не способна вольно упасть в притягательную темноту.