Посреди огромной залы,Где скользит вечерний свет,Грамотеи-радикалыСобралися на совет.Бродит мысль по лицам важным,Хмуры брови, строгий вид,—И лежал пред мужем каждымБукв российских алфавит.Час настал, звонок раздался,И суровый, как закон,Перед обществом поднялсяПредседатель Паульсон.Двери настежь, и квартальныйВводит связанную рать —Букв российских ряд печальныйСчетом ровно тридцать пять.Для позора, для допросовПривели на стыд и срамБуквы те, что ЛомоносовЗавещал когда-то нам.Не скрывайте ж тайных мук вы,Не сжимайте бледных губ;Не одной прекрасной буквыМы увидим хладный труп.Первый враг ваш есть Кадинский.Он, о ужас! (смех и крик)Думал шрифт ввести латинскийВ благородный наш язык;И, отвергнутый советом,Чуть не пролил горьких слез…Но постойте: в зале этомНачинается допрос.«Буква Ять!» И мерным шагом,Глаз не смея вверх поднять,Перед всем ареопагомПоявилась буква ять.Как преступница, пониклаИ, предвидя свой позор,От новейшего ПериклаСлышит смертный приговор:«Буква жалкая! БродягойТы явилась в наш язык,Сам подьячий за бумагойПроклинать тебя привык,За тебя лишь называлиНас безграмотными всех;Там, где люди ять писали,Е поставить было грех.Даже избранную братьюПедагогов (крики: вон!)Допекали буквой ятьюС незапамятных времен.Так в тебе гермафродитаМы признали, — и теперьВыдти вон из алфавитаПриглашаем в эту дверь!»Ниц склонясь, как хилый колос,Ять уходит. «На места!»Раздается новый голос:«Шаг вперед, мадам Фита!Так как с русским человекомКровной связи нет у вас,То ступайте к вашим грекам…»Но Фита вдруг уперлась:«Мир ко мне неблагодарен!»Дама рвется, вся в поту:«Даже сам Фаддей БулгаринВек писался чрез фиту.Вашу верную служанкуНе гоните ж…» (резкий звон).И несчастную гречанкуНа руках выносят вон.Та же участь ожидалаБукву Э и Ер и Ерь:Стража вывела из залаИх в распахнутую дверь.Потеряв красу и силу,Всем им в гроб пришлося лечь,И теперь на их могилуХодит тайно плакать Греч.1862