Поэты пушкинской поры

Пала. Холод в руках и ногах, и грудь без дыханья!

Слабый ребенок, не знал я, что делать. От мысли ужасной

(Страшной и ныне воспомнить), что более нет Амариллы —

Я не плакал, а чувствовал: слезы, сгустившися в камень,

Жали внутри мне глаза и горячую голову гнули.

Но еще жизнь в Амарилле, к несчастью ее, пламенела:

Грудь у нее поднялась и забилась, лицо загорелось

Темным румянцем, глаза, на меня проглянув, помутились.

Вот вскочила, вот побежала из города, будто

Гнали ее эвмениды, суровые девы Айдеса!

Был ли, младенец, я в силах догнать злополучную деву!

Нет… Я нашел уж ее в сей роще, за этой рекою,

Где искони возвышается жертвенник богу Эроту,

Где для священных венков и цветник разведен благовонный

(Встарь, четою счастливой!), и где ты не раз, Амарилла,

С верою сердца невинного, клятвам преступным внимала.

Зевс милосердый! с визгом каким и с какою улыбкой

В роще сей песню она выводила! сколько с корнями

Разных цветов в цветнике нарвала и как быстро плела их!

Скоро странный наряд изготовила. Целые ветви,

Розами пышно облитые, словно роги, торчали

Дико из вязей венка многоцветного, чуднобольшого;

Плющ же широкий цепями с венка по плечам и по персям

Длинный спадал и, шумя, по земле волочился за нею.

Так, разодетая, важно, с поступью Иры-богини,

К хижинам нашим пошла Амарилла. Приходит, и что же?

Мать и отец ее не узнали; запела, и в старых

Трепетом новым забились сердца, предвещателем горя.

Смолкла – и в хижину с хохотом диким вбежала, и с видом

Грустным стала просить удивленную матерь: «Родная,

Пой, если любишь ты дочь, и пляши: я счастлива, счастлива!»

Мать и отец, не поняв, но услышав ее, зарыдали.

«Разве была ты когда несчастлива, дитя дорогое?» —

Дряхлая мать, с напряжением слезы уняв, вопросила.

«Друг мой здоров! я невеста! из города пышного выйдут

Стройные жены, резвые девы навстречу невесте!

Там, где он молвил впервые люблю Амарилле-пастушке,

Там, из-под тени заветного древа, счастливица, вскрикну:

Здесь я, здесь я! Вы, стройные жены, вы, резвые девы!

Пойте: Гимен, Гименей! и ведите невесту в купальню.

Что ж не поете вы, что ж вы не пляшете! Пойте, пляшите!»

Скорбные старцы, глядя на дочь, без движенья сидели,

Словно мрамор, обильно обрызганный хладной росою.

Если б не дочь, но иную пастушку привел Жизнедавец

Видеть и слышать такой, пораженной небесною карой,

То и тогда б превратились злосчастные в томностенящий,

Слезный источник – ныне ж, тихо склоняся друг к другу,

Сном последним заснули они. Амарилла запела,

Гордым взором наряд свой окинув, и к древу свиданья,

К древу любви изменившей пошла. Пастухи и пастушки,

Песней ее привлеченные, весело, шумно сбежались

С нежною ласкою к ней, ненаглядной, любимой подруге.

Но – наряд ее, голос и взгляд… Пастухи и пастушки

Робко назад отшатнулись и молча в кусты разбежались.

Бедная наша Аркадия! Ты ли тогда изменилась,

Наши ль глаза, в первый раз увидавшие близко несчастье,

Мрачным туманом подернулись? Вечнозеленые сени,

Воды кристальные, все красоты твои страшно поблекли.

Дорого боги ценят дары свои! Нам уж не видеть

Снова веселья! Если б и Рея с милостью прежней

К нам возвратилась, всё было б напрасно! Веселье и счастье

Схожи с первой любовью. Смертный единожды в жизни

Может упиться их полною, девственной сладостью! Знал ты

Счастье, любовь и веселье? Так понял, и смолкнем об оном.

Страшно поющая дева стояла уже у платана,

Плющ и цветы с наряда рвала и ими прилежно

Древо свое украшала. Когда же нагнулася с брега,

Смело за прут молодой ухватившись, чтоб цепью цветочной

Эту ветвь обвязать, до нас достающую тенью,

Прут, затрещав, обломился, и с брега она полетела

В волны несчастные. Нимфы ли вод, красоту сожалея

Юной пастушки, спасти ее думали, платье ль сухое,

Кругом широким поверхность воды обхватив, не давало

Ей утонуть? Не знаю, но долго, подобно Наяде,

Зримая только по грудь, Амарилла стремленьем неслася,

Песню свою распевая, не чувствуя гибели близкой,

Словно во влаге рожденная древним отцом Океаном.

Грустную песню свою не окончив – она потонула.

Ах, путешественник, горько! ты плачешь! беги же отсюда!

В землях иных ищи ты веселья и счастья! Ужели

В мире их нет, и от нас от последних их позвали боги!

Примечание:

Читатели заметят в конце сей идиллии близкое подражание Шекспирову описанию смерти Офелии. Сочинитель, благоговея к поэтическому дару великого британского трагика, радуется, что мог повторить одно из прелестнейших его созданий.

РУССКАЯ ПЕСНЯ

Как за реченькой слободушка стоит,

По слободке той дороженька бежит,

Путь-дорожка широка, да не длинна,

Разбегается в две стороны она:

Как налево на кладбище к мертвецам,

А направо – к закавказским молодцам.

Грустно было провожать мне, молодой,

Двух родимых и по той, и по другой:

Обручальника по левой проводя,

С плачем матерью-землей покрыла я;

А налетный друг уехал по другой,

На прощанье мне кивнувши головой.

* * *

Не осенний частый дождичек

Брызжет, брызжет сквозь туман:

Слезы горькие льет молодец

На свой бархатный кафтан.

«Полно, брат молодец!

Ты ведь не девица:

Пей, тоска пройдет:

Пей, пей, тоска пройдет!»

– Не тоска, друзья-товарищи,

Грусть запала глубоко,

Дни веселия, дни радости

Отлетели далеко.