Поэты Урала. Антология в двух томах. Том 1

Я дверь открыл. Здесь было все, что нужно

Для путника, озябшего в ночи:

Дрова, дымясь, потрескивали дружно

И громко пел кофейник на печи.

Но для того, кто двое страшных суток

Плутал по тундре, не смыкая глаз,

Милей огня и добрых самокруток

На низких нарах брошенный матрац.

Я слышал сквозь дремоту, как мужчина

Растер мне ноги и раздел меня,

Закутал по-домашнему овчиной

И в горло вылил два глотка огня…

А утром только узкий след от нарты

Бежал на юг пустынной белизной,

Да наспех нарисованная карта

Среди мешков лежала предо мной.

Начерченную углем на газете,

Ту карту до сих пор я берегу,

Но кто навел хребты и горы эти,

По ней никак узнать я не могу.

Я не запомнил ни его походки,

Ни голоса, ни взгляда, ни лица;

Не знаю — то ль мы были одногодки,

Иль старше был он моего отца.

Но год за годом кажется все чаще,

Что я встречаюсь постоянно с ним

В поселках, поездах, таежных чащах…

И каждый раз — под именем другим.

1940

ПОХОДНЫЙ РЮКЗАК

Над моею кроватью

Все годы висит неизменно

Побуревший на солнце,

Потертый походный рюкзак.

В нем хранятся консервы,

Одежды запасная смена,

В боковом отделенье —

Завернутый в кальку табак.

Может, завтрашней ночью

Прибудет приказ управленья

И, с тобой не простившись,

Рюкзак я поспешно сниму…

От ночлега к ночлегу —

Лишь только дорога оленья

Да в мерцании сполохов

Берег, бегущий во тьму.

Мы изведали в жизни

Так много бессрочных прощаний,

Что умеем разлуку

С улыбкой спокойной встречать;

Но ни разу тебе

Не писал я своих завещаний;

Да, по совести, что я

И мог бы тебе завещать?

Разве только, чтоб рукопись

Бережно спрятала в ящик,

И прикрыла газетой

Неоконченный лист чертежа,

Да, меня вспоминая,

Склонялась над мальчиком спящим,

И отцом бы и матерью

Сразу для сына служа.

Но я знаю тебя,

Ты и рукопись бережно спрячешь,

От людей посторонних

Прикроешь ревниво чертеж

И, письма дожидаясь,

Украдкой над сыном поплачешь,

Раз по десять, босая,

Ты за ночь к нему подойдешь.

В беспрерывных походах

Нам легче шагать под метелью,

Коль на горных вершинах

Огни путевые видны.

А рюкзак для того

И висит у меня над постелью,

Чтобы сын в свое время

Забрал бы его со стены.

1941

НА ВЫСОТЕ Н

На развороченные доты

Легли прожектора лучи,

И эти темные высоты

Вдруг стали светлыми в ночи…

А мы в снегу, на склонах голых,

Лежали молча, где легли,

Не подымали век тяжелых —

Высот увидеть не могли.

Но, утверждая наше право,

За нами вслед на горы те

Всходила воинская слава

И нас искала в темноте.

1942

ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО

Лишь губами одними,

            бессвязно, все снова и снова

Я хотел бы твердить,

            как ты мне дорога…

Но по правому флангу,

            по славным бойцам Кузнецова,

Ураганный огонь

            открывают орудья врага.

Но враги просчитались:

Не наши —

            фашистские кости

Под косыми дождями

            сгниют на ветру без следа,

И леса зашумят

            на обугленном черном погосте,

И на пепле развалин

            поднимутся в рост города.

Мы четвертые сутки в бою,

            нам грозит окруженье:

Танки в тыл просочились,

            и фланг у реки оголен…

Но тебе я признаюсь,

            что принято мною решенье,

И назад не попятится

            вверенный мне батальон.

…Ты прости, что письмо

            торопясь, отрываясь, небрежно

Я пишу, как мальчишка — дневник

            и как штурман — журнал…

Вот опять начинается…

            Слышишь, во мраке кромешном

С третьей скоростью мчится

            огнем начиненный металл?

Но со связкой гранат,

            с подожженной бутылкой бензина

Из окопов бойцы

            вылезают навстречу ему.

Это смерть пробегает

            по корпусу пламенем синим,

Как чудовища, рушатся

            танки в огне и дыму.

Пятый раз в этот день

            начинают они наступленье,

Пятый раз в этот день

            поднимаю бойцов я в штыки,

Пятый раз в этот день

            лишь порывом одним вдохновенья

Мы бросаем врага

            на исходный рубеж у реки!

В беспрестанных сраженьях

            ребята мои повзрослели,

Стали строже и суше

            скуластые лица бойцов…

…Вот сейчас предо мной

            на помятой кровавой шинели

Непривычно спокойный

            лежит лейтенант Кузнецов.

Он останется в памяти

            юным, веселым, бесстрашным,

Что любил по старинке

            врага принимать на картечь.

Нам сейчас не до слез —

            над товарищем нашим

Начинают орудья

            надгробную гневную речь.

Но вот смолкло одно,

            и второе уже замолчало,

С тылом прервана связь,

            а снаряды приходят к концу.

Но мы зря не погибнем!

            Сполна мы сочтемся сначала.

Мы откроем дорогу

            гранате, штыку и свинцу!..

Что за огненный шквал!

            Все сметает…

                        Я ранен вторично…

Сколько времени прожито:

            сутки, минута ли, час?

Но и левой рукой

            я умею стрелять на «отлично».

Но по-прежнему зорок

            мой кровью залившийся глаз…

Снова лезут, как черти,

            но им не пройти, не пробиться…

Это вместе с живыми

            стучатся убитых сердца,

Это значит, что детям

            вовек не придется стыдиться,

Не придется вовек им

            украдкой краснеть за отца!..

Я теряю сознанье…

            Прощай! Все кончается просто…

Но ты слышишь, родная,

            как дрогнула разом гора?

Это голос орудий

            и танков железная поступь,

Это наша победа

            кричит громовое «ура!».

1942

ВОЗНЯК АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ

1914–1969

Родился в городе Седльце (Польша).

Окончил среднюю школу в Самаре. Плавал кочегаром на волжских судах, работал слесарем на заводе имени Масленникова в Куйбышеве.

В 1936 году переехал в Оренбург, работал в дорожной и областной газетах.

С первых дней Великой Отечественной войны — на фронте. Был ранен.