Поэты XVIII века

От тихих солнце вод восходит,
В Россию сквозь багряну дверь
Прекрасный день с собой приводит,
В который мы Петрову дщерь
Восшедшу на престол узрели.

У Ломоносова в оде 1746 года:

И се уже рукой багряной
Врата отверзла в мир заря.

В оде 1748 года:

Заря багряною рукою
От утренних спокойных вод
Выводит с солнцем за собою
Твоей державы новый год.

Ломоносов в оде 1747 года, развивая планы просвещения России, писал:

Тогда божественны науки,
Чрез горы, реки и моря,
В Россию простирали руки,
К сему монарху говоря...

У Поповского в оде 1766 года, посвященной годовщине Открытия Московского университета, читаем:

Младенчествующи науки
Тебе, монархиня, гласят,
К тебе свои простерши руки
И, немотствуя, говорят...

Подражание ломоносовскому стилю обусловило и использование его устойчивых рифм — в первой оде: «дщерь — дверь», во второй: «науки — руки».

Именно похожесть[1] од Поповскою на оды его учителя позволяла многим исследователям говорить о молодом профессоре Московского университета как «продолжателе» Ломоносова.

В действительности продолжателем Ломоносова Поповский не был. Он лишь начал традицию подражания как образцу его «громкой», торжественной оде. Но не подражанию учил своего воспитанника Ломоносов. Вряд ли случайно, что мы не располагаем ломоносовскими оценками оригинальных стихов Поповского — до нас не дошло ни одного отзыва его на оды своего ученика. Зато он одобрил его перевод Горация, в одной из од которого говорилось о гибельности для поэзии подражания:

Кто хочет Пиндару стихами,
Иул любезный, подражать,
Тот вощаными вверх крилами
Дерзает с Икаром летать.

Подражание вело к усвоению внешних формальных приемов, особенностей стиля, словоупотребления, образной системы. Потому следование образцам рождало роковое противоречие между формой и содержанием. Первые примеры такого противоречия мы уже наблюдаем у Поповского. Выше приводился заимствованный Поповским ломоносовский образ наук, простирающих руки: формально образы двух поэтов тождественны. В действительности содержательность их различна, функция их в раскрытии центральной идеи противоположна.

У Ломоносова науки «в Россию простирают руки», гордо заявляя монарху о своей готовности служить благу — ей, России! Гиперболизм и олицетворение здесь оправданы, ибо в оде речь идет о громадных событиях петровского времени и великих преобразованиях России:

«Мы с крайним тщанием готовы
Подать в российском роде новы
Чистейшего ума плоды».
Монарх к себе их призывает;
Уже Россия ожидает
Полезны видеть их труды.

У Поповского «науки простирают руки» к монархине, чтобы, раболепно «немотствуя», сложить ей хвалу:

Наш слаб язык, нетвердо слово,
Но мысль и сердце уж готово
Благодарение принесть.

В одном случае науки развиваются, чтобы приносить плоды России. В другом — науки цель своего развития видят в обретении силы, чтобы прославить монархиню:

Пожди, покамест укрепимся,
Тогда с усердием потщимся
Тебя хвалами превознесть.

Гиперболический стиль Ломоносова выражал высокие идеи величия и могущества России. «Громкость» его гражданской оды была внутренне оправдана. Гиперболические образы Поповского, заимствованные у Ломоносова, являются чужеродными инкрустациями в похвальной оде. Образ рыдающей, униженно молящей и просящей России (ода 1756 года) явно создан для повышения «градуса» похвалы Елизавете. «Громкость» начинала превращаться в риторику.

В следующее десятилетие тем же путем подражания пошли многие поэты, в том числе такие разные, как В. Майков и В. Петров. В большинстве од Майкова прославлялись крупные военные победы «российских сынов», героев громких сражений — Алексея Орлова, Петра Панина, Александра Голицына. Но посвященные победам русского оружия, они в то же время строились как похвала Екатерине II. Были и просто похвальные оды, написанные на «всерадостнейший день восшествия на всероссийский престол ея величества».