Поэты XVIII века

Николев не славословил солдат, но попытался передать русский характер, как он его понимал. Рассказ о победе над турками под Очаковым потому стал рассказом о русском удальстве, о выносливости в боях и походах, о неприхотливости в еде («был бы хлебец и водица») и веселой храбрости русского солдата. Созданию образа способствовал и шутливо-балагурный топ рассказчика поэта, не скрывающего своих симпатий и своего сочувствия героям Очакова. Успокаивая «бабу-музу», Николев в манере «похвальбы» былинно-сказочных героев передает настроение и дух русского солдата перед лицом смертельной опасности «С этой челядью сражаться — Как испить для русаков», «Наш солдат не трусит тучи — На сто выйдет с кулаком», «Хоть за турка черт радеет, Русский черта на рога» и т д.

Воспевая подвиг русских героев, Николев без пародийности и нарочитого снижения жанра свою «Оду... Гудошную песнь» называет новой «Илиадой» «А теперь гудок положим, — Илиаде здесь конец». В этой русской «Илиаде» — русская речь, русская удаль, русское балагурство, русские образы и сравнения. Говоря, например, о мощных ударах русских войск по турецкой армии, Николев называет их «громами» и тут же поясняет: то «русский турке дал туза»,— придавая слову «громы» конкретное значение:

Так (к примеру, я полезу)
Силы мощной удалец
По каленому железу
Бьет кувалдою кузнец.
Пуда два с плеча поднявши,
Он туза железу давши,
Гром пускает по Москве.

Как видим, и по содержанию, и по стилю ода радикально обновилась. И это не было случайностью. Опыт поэта оказывался моментом общей, начавшейся до него демократизации поэзии, борьбы за ее самобытность и оригинальность. В частности, «Ода ... Гудошная песнь» продолжала усилия тех безымянных авторов, которые, отказавшись от официальной торжественной оды, стали батальную тему решать в песенном жанре. Сначала такие песни ходили в рукописях. Первое печатное собрание военных песен мы встретим в «Письмовнике Курганова» (1769) Вряд ли можно говорить об их фольклорном происхождении сочинялись они солдатами, или писарями, или офицерами; написанные недавно, они, распространяясь в списках, исполнялись в армии и городе. В них запечатлелась жизнь воинская, трудные походы, удаль молодецкая. Военная песня, попав в печатные сборники, открыто противостояла торжественной оде.

Среди воинских песен особого внимания заслуживают две. «Мы любовниц оставляем...» и «Посреди войны кровавой...» Они открывали новую страницу в русской поэзии, посвященной военной теме. Мы уже видели эту сложившуюся устойчивую традицию одического изображения войны: грандиозные аллегории, метафорические образы, исторические персонажи (великие полководцы античности), громкие географические названия, густо славянизированный язык, усложненный синтаксис. В одах, посвященных военным событиям, не было места обыкновенному, живому человеку, который храбро сражался, совершал подвиги, умирал и побеждал, — там действовали мифологические боги, цари и герои.

Из воинских песен, напечатанных Кургановым, исчезла «громкость» — в них зазвучал голос живой личности. Безымянные поэты отказались от славянизмов и синтаксической затрудненности, четырехстопный ямб заменился традиционно-песенным четырехстопным хореем. Герой заговорил легко и свободно о том, что его волновало, в песню хлынул быт, песня запечатлела точным словом реальность обстановки боя, сделала предметом поэтического описания обыкновенное, будничное «кровавой войны».

Песни эти после кургановского «Письмовника» были перепечатаны Чулковым и последующими издателями песенников — до «Карманного песенника» Дмитриева (1796). Они послужили образцами для создания других воинских и застольных песен, принадлежавших и безымянным и известным поэтам — Державину, Дмитриеву, положили начало новой, антиклассицистической традиции изображения войны книжной поэзией. В конце этой традиции — военные и «залетные» послания Дениса Давыдова.

Создавая свою «гудошную песнь», Николев шел вслед за теми, кто так или иначе способствовал демократизации поэзии. Элементы демократичности есть и в «гудошной песни», но «демократизм» этот не был органическим для поэта, и сводился он к нарочитой простонародности. Русификация оборачивалась стилизацией. Поэт-балагур, от имени которого велся рассказ, оставался дворянином, надевшим маску простачка-мужичка. Вот почему, прославляя солдат, Николев не забывает в то же время и поучать их — будьте смирными, довольными своей судьбой, слушайтесь начальства: «Воля — слово соблазняет, Воля — сущность ум страшит...» Дело народа и долг солдата, настаивает Николев, лишь в умелом исполнении приказаний:

Без команды у народа
Умерщвляется свобода,
Нужен разум и пример.
Дело в том, чтоб мы умели,

Офицеры б разумели, Разум будь и офицер.