Поезд. Бремя танцора

Рафик в глубине души завидовал ему хорошей завистью – сам он был настолько правильным и упорядоченным, что не представлял ни на минуту, что значит забыть обо всем ради искусства. Но также хорошо Рафик понимал, что Лёня при всей своей целеустремленности нуждается в поддержке. Поэтому иногда старался свести его с нужными людьми и уговаривал Леню заняться пусть не совсем искусством, но, по крайней мере, приносящим живые деньги делом.

Вот и в тот наступающий вечер в начале августа они пили пиво и обсуждали какие-то новые замыслы. Рафик иногда давал средства под проекты, и с удовлетворением отмечал, что годы, проведенные в бизнесе, не смогли изменить его прежнего отношения к старому другу. Рафик уже перестал анализировать, почему ему с Лёней было хорошо и комфортно, скорее всего, от безудержной энергии, кипевшей и выплёскивающейся через край. А, может быть, из-за некоторой почти тоски по молодости, где можно было творить не ради денег – а лишь во имя того, что прекрасное имеет право на жизнь.

В тот день они сидели сначала у Рафика на даче, потом поехали в поселок на окраине города, чтобы навестить родителей Лёни, которые, конечно, усадили их за стол. Потом Рафик высадил его в центре поселка, около семи вечера, в тот день у Лёни была какая-то непреодолимая жажда общения. То ли к девчонкам хотел заглянуть, с которыми вместе учились, то ли ещё к кому. Он и Рафика звал, но тот отказался. Сослался на дела, да и не было в нем острого желания видеться с кем-то через почти двадцать лет после окончания школы. Так и расстались – солнечным вечером около автобусной остановки.

Сейчас Рафик, вспоминая последний взгляд Лёни, думал, что между ними осталось что-то не высказано, в памяти вспыхивали отдельные предложения и слова. А ведь Рафик почти ничего не пил, только бутылку пива в начале, зная, что придется садиться за руль. Ему было нестерпимо жалко того последнего момента, вроде бы, Лёня что-то ещё крикнул, но мимо как раз проезжал автобус, и последней фразы он уже не расслышал…

Рафик решил не разговаривать по телефону из дома. После того, как тело Лёни нашли в пруду, а в милиции объясняли что-то невнятное, ему вообще казалось наиболее рациональным как можно меньше посвящать в дела своих близких людей. Его так часто спрашивали о том, не был ли Лёня в депрессии, не мог ли причинить сам себе вреда и прочий бред, который последнее время начал его так раздражать, что ему хотелось крикнуть: «Да вы что здесь, все кретины?!» .Но он вынужден был давать показания, подписывать какие-то бумажки, журналисты лезли с вопросами. А причина смерти оставалась все такой же неясной, как туман над просыпающимся озером, когда видны смутные очёртания деревьев на берегу, и кажется, что картина давно изучена, но выступающие из белой молочной массы фигуры кажутся незнакомыми и чужими.

– Ашот?

– Здравствуй, дорогой, – на том конце провода ответил немного хриплый, с характерным акцентом голос. – Слышал про твои горестные хлопоты. Сочувствую.

– Да, вот так получилось… Ашот, ты ведь тоже его немного знал. Не можешь там по своим каналам простучать?

– Что простучать, Рафик?

– Да не нравится мне это все. Тёмное дело какое-то.

– Так все дела тёмные, – голос стал менее дружелюбным.

– Ты поговори там, пощупай… Несчастный случай, говорят. Не может этого быть! Он эту лужу переплывал в пять лет. Это же нелепо – пошел и упал в этот чёртов пруд, захлебнулся и утонул. Ты бы этому поверил?

– Может, самоубийство?

– Это вообще глупо. В общем, я очень тебя прошу – пошукай там где надо… Пусть следака нормального дадут, чтобы нюх был как у гончей…

– Ммм… Я постараюсь. Ты не переживай, я тебя понимаю…Разберемся…

4.

Лариса не хотела никуда идти. Она сидела перед зеркалом и вглядывалась в свое красивое лицо. На трюмо валялось приглашение на премьеру в театр Сурковского. Глеба она хорошо знала при жизни, но вот с Лео он не особо ладил. Да и внешне они были полные противоположности.

Лео – сухонький, невысокий, с хвостиком, в костюме чувствовал себя неуютно, предпочитая джинсовый комбинезон, трикотажные пуловеры и немного стоптанные кроссовки. Он двигался всегда бесшумно, разозлить его было непросто, но обычно он старался задавить противника словами, с неизменной дружеской улыбкой. Павел Петрович его боялся, поэтому из дома культуры «Мембрана» то уходила, то возвращалась, по мере того, как у Лео менялись какие-то планы.

Глеб был высокий, ширококостный, выбритый наголо, с нагловатыми манерами. Обычно он долго подбирал слова, чтобы выразить какую-то мысль, главное в его стиле общения был напор, осознание собственной неординарности, самолюбование, желание подчеркнуть свою индивидуальность. Лео не раз говорил, что Глеб все более и более скатывается к обыкновенной «попсе», подстраивается под желание публики получать шоу с минимумом мыслительных реакций. «Давит на эрогенную кнопку», – таков был его окончательный приговор несколько лет назад.