Поезд. Бремя танцора

– А вообще… Милиция, конечно, работает недостаточно эффективно. У нас случай был. Банда приходила в общежитие и насиловала девушек. Год не могли поймать. И фотороботы составляли, и свидетельницы были готовы дать показания, и даже задерживали. А судебный процесс не начинали. Потом то ли начальство сменилось, то ли ещё что произошло, наконец-то состоялся суд, и посадили. Вот так-то, – закончила она усталым голосом.

– Баскаев, насколько я понял, не отличался особым усердием в учёбе? – вздохнул с облегчением Корсуков, понимая, что пару вопросов ему задать удастся.

– Нет, не отличался. Да… Знаете, мы все-таки его любили, хотя он, в общем-то, мало нас слушал. Считал, что сам уже всё знает. Бывает такой род людей – им учёба кажется чем-то малоприятным и бесполезным. Вам может показаться, что он был очень неудобный человек. Да, это так. Знаете, мы даже брали его на работу, чтобы он свою… технику, ну, которую разработал, преподавал. И что Вы думаете? Начал он работать, все вроде хорошо… Студенты приходят – говорят, непонятно. Конечно, не каждый может объяснить… Но дело не в этом. Тут он начал репетировать что-то там свое… не помню, какой спектакль. И все. Нет его. Студенты приходят, преподавателя нет. Месяц-другой. Не появляется. Делать нечего. Наняли мы другого, тоже нашего выпускника. Лёня приходит ещё через месяц и устраивает скандал! Мы тут просто в шоке были. Но сейчас что об этом говорить… Знаете, как в сталинские времена говорили? Нет человека – нет проблемы. Глеб Сурковский, – теперь уже Корсуков точно заметил слёзы, которые она смахнула платочком, быстро снимая и снова надевая очки, – Глеб тоже был не сахар. Но сейчас… Не на кого показать пальцем и сказать – вот, этот человек в нашем городе что-то делает. Ошибается, но делает. Я не говорю про классический балет, это отдельная история…

13.

Лариса дожидалась Павла Петровича в его кабинете. Совершенно безликий кабинет, думала она. Послышались тяжелые шаги, и в комнату почти впрыгнул Павел Петрович.

– А, Ларисочка, что надумала, деточка?

– Павел Петрович, нам очень нужно помещение, чтобы завершить спектакль.

– Да, я понимаю, но мы живем в такое ужасное время, на все нужны деньги, деньги, деньги. Нужно уметь их зарабатывать. Вот поглядите на театр Сурковского – милые ребята, аншлаги срывают. Сурковский был, царствие ему небесное, экспериментатор. Не всем нравилось. Сейчас, слава Богу, репертуарчик стал более понятным для широкой публики. Искусство должно быть понятным народу, а вот вы развели тут какую-то метафизику, какие-то мифы Скифии, ну кому это может быть интересным?

Лариса стояла, закусив губу.

– И потом, – назидательным тоном завершил Павел Петрович, – вы слишком увлеклись расследованием дела об убийстве, для этого есть соответствующие органы. Я прекрасно помню версию, что девушка из компании хотела дать показания, но потом передумала. Наверное, она находилась под впечатлением, в шоке, потом вспомнила, что он сам пошел к пруду. Это же сколько нужно выпить, чтобы в луже утонуть! Так что, милая Лариса Евгеньевна, сейчас рынок, искусство должно быть либо коммерческим, либо находите меценатов.

Лариса вышла из кабинета, решив для себя, что разговаривать бесполезно.

…Корсукову она не сказала всей правды про тот последний вечер. Лео звонил ей несколько раз, сначала её не было дома, и трубку брала мама. Ты пьян, спросила его Лариса, слыша прерывистое дыхание в трубке. Да, я пьяный и влюблённый. Лариса на минуту смутилась, потому что раньше они старались не обозначать свои отношения словами. К чему слова, все время убеждал её Лео, сказать «люблю», не имея чувств, очень просто, но, чувствуя, что без человека плохо, когда его нет рядом – сказать о таком очень трудно. Приезжай, сказал он в том последнем разговоре. Лариса удивилась – куда, зачем? Пожалуйста, почти молил он, приезжай, я сейчас провожу Рафика и буду ждать тебя на автобусной остановке, там есть ещё несколько рейсов, ещё не очень поздно, приезжай. Почему он так меня умоляет, подумала тогда Лариса.