Поезд. Бремя танцора

– Правильно. Её запугал кто-то. Вот вы мне говорите – самоубийство. Это если бы он сидел дома, открыл все окна, наставил на себя ружье и выстрелил. Смотрите, мол – я сам себя убиваю. Да, падая, получил множество ушибов лица. Кого вы хотите обмануть?

– Кстати, один из людей, которые последние видели Баскаева, исчез.

– Вот видите!

– Это ничего не доказывает.

– А что доказывает? Помню-помню, показательное преступление. Я имею в виду Сурковского. Семь ножевых ранений, бросили лицом вниз, как собаку. Видеомагнитофон взяли. А у него там золото было, валюта. Честные разбойнички. А знаете, что говорят, – приблизил он свое лицо к Корсукову.

– Что?

– Что его сатанисты убили.

– Послушайте, Гасанов, к нашему делу это не имеет никакого отношения.

– Неужели нельзя посмотреть правде в глаза?

Рафик посмотрел на Корсукова долгим испытующим взглядом. Корсуков выдержал его взгляд и ответил спокойно.

– Это официальная версия, я вынужден подчиниться. Кстати, вот ответ из Москвы, заключение экспертизы полностью совпадает с мнением наших специалистов.

Корсуков протягивал Рафику какие-то бумаги, тот окидывал их ничего не видящим взглядом почти закрытых глаз и машинально откладывал на стол. Все напрасно, все напрасно, прости, Лёня, я ничего не могу сделать, думал он обречённо. Или могу? А этот Корсуков, что за фрукт, так я и не понял. Официальная версия, говорит он. Не хочет ли он этим самым сказать, что он с ней, этой версией, не согласен? Корсуков складывал бумажки обратно, не обращая внимания на Рафика. Стоп, мужик ты или нет, в конце концов, вздрючил себя Рафик. Посмотрим, кто кого.

– Хорошо, закрывайте. Только матери сами будете говорить, уж избавьте меня. Могу я увидеть эту свидетельницу?

– Не имею права дать вам её координаты.

– Что ж, – сжав зубы, произнес Рафик, – слава КПСС. До свидания.

17.

…Надрывно звонил телефон. В комнате, всегда полутёмной от тёмно-синих штор, пахло мандаринами и ещё какими-то восточными пряностями. Диван был расправлен и занимал почти половину небольшой квадратной комнаты.

– Ну, кто ещё в такую рань, – ища телефон рукой, не открывая глаз, Коля с гримасой отвращения лежал на своем диване. Слава Богу, хоть мама этого безобразия не увидит, мелькнуло у него при виде обнажённой Катиной ноги, закинутой на него поверх одеяла.

– Да, – пробурчал он в наконец-то найденную трубку.

Катя открыла свои чудесные чёрные глазки и уставилась на него. Коля молча слушал, потом бросил трубку.

– Кто это?

– Откуда я знаю?! Что ты глупые вопросы задаешь! – он соскочил с дивана и стал ходить по комнате, всё время спотыкаясь об мягкий угол дивана.

– Что сказали?

– Да ты отстанешь или нет? Угрожают мне, у-гро-жа-ют. Чтобы не лез не в свое дело.

– В какое?

– Вот дура! – заорал он на неё во весь голос, разрубая воздух правой рукой. – Не знаю я, не знаю!!! Наверное, из-за Лео.

– Да успокойся! Успокойся, псих!

Коля схватил сигарету, зажигалка надрывно скрипела, не желая выдавать заветную искру. Катя села на диване и протянула к нему руку, погладив вздрагивающую кисть. Коля всегда остро реагировал на неприятности, но поглаживание действовало на него успокаивающе, она это знала. Но сейчас он отшатнулся от неё и снова продолжил отмерять шаги на маленьком островке свободного пространства.

– Я же у Сурковского в прошлом году работала, если ты помнишь. Там вот такая же фигня была, когда его убили. Театр в шоке, обезглавлен. Главное, нам только что дали новое помещение, и вообще, нашли, в общем, покровительницу одну, губернаторшей мы её звали. Да нет, не жена губернатора. Блин, не маячь ты, я с мысли сбиваюсь.

– Дальше, – отрезал Коля, выдыхая дым и на секунду останавливаясь.

– С Глебом, честно говоря, мне он не нравился, ещё, как подумаю, что он голубой, да нас он тоже гонял, конечно…

– Дальше!

– С ним сокурсница или соратница, чёрт её знает, тетка под полтинник работала. Вернее, как она не светилась особо, но мы знали. Оксана Стаценко. Она вечно припрётся, они сядут, и давай куролесить. Крики, шум. Думаешь, чем занимались – сюжеты обсуждали. Ненормальные люди.

– Ты смысл, смысл не теряй!

– Так вот, эта Оксана говорила, что ей звонят и угрожают. Это уже после его смерти. Мы ей не верили, знали, что она периодически лечится в психушке. А потом её придушили прямо в центре города, в переулке, выбросили в мусорный бак. Говорят, она любила ходить по ночам одна, только это днём было, в субботу. Если бы Глеб не был голубым, можно было бы предположить, что они были любовниками. Но это совсем не так.

– Да уж, – успокаиваясь, прошептал Коля, снова залезая под одеяло, словно пытаясь спрятаться от надвигающейся угрозы.

18.

– Ашот, это Гасанов.

Рафик сидел в скверике напротив театра. Сентябрьское солнце просвечивало сквозь густую сетку американских кленов. Погода была тёплая, лёгкий ветерок приятно холодил разгорячённое лицо. Сейчас бы бросить всё и просто лежать на диване под тихую музыку… И не заниматься всеми этими грязными делами…

– Здравствуй, дорогой, – ответил знакомый сладковатый голос.

– Как наши дела?