Поезд на рассвете

В такой вот вечер, когда они сидели у скирды, а девчата затянули: «Там, де Ятрань круто в’ється…» — вздумалось Юрке высказать все это Тане. И такая смелость явилась в нем, что он, подражая парням, одной рукой обнял ее за плечи. Таня затаила дух.

— А ты, когда вырастем… будешь моей женой?

Едва выговорил Юрка эти слова. Были они, наверное, несуразными, но никто их не слыхал, кроме Тани. Только она могла осмеять Юрку, если бы захотела.

Таня не засмеялась. Она повернула к нему лицо. Глубокими и очень серьезными были в сумерках ее глаза и совсем близким — дыхание. Она спросила тихо:

— А ты будешь меня жалеть?

— Буду, — еще тише ответил Юрка.

Таня погладила шершавой ладошкой Юркину щеку и склонила голову ему на плечо…

Этим летом тете Вере стало лучше, и она могла управляться в огороде, работать в саду. Полдня брали вишню. Потом Юрку с Таней отпустили гулять.

— Жарко сегодня, идите на речку, — сказала тетя Вера. — Погодя — слив нарвите, ранние уже начали поспевать. Нагуляетесь — приходите обедать.

Сливы росли у речки — по нижнему краю огорода. Рясные ветки грузно гнулись к земле. Темные продолговатые плоды словно обволок сизый туман. Но спелых попадалось еще мало, — надо было выбирать.

— Сюда, туточки есть, — кидалась Танюха от одного дерева к другому, нагибала ветку. — Сладкие! Вот попробуй.

Понемногу они наполнили миску. Таня унесла ее домой и бегом вернулась.

— Наши борщ поставили варить, — сказала она. — Ты любишь борщ? И я дуже люблю… Мамка говорит — надо каждый день сливы рвать и сушить. Зимой добрый будет узвар. — Танюха обхватила дерево тонкими, в царапинах, руками. — Это папкины сливы, он посадил. Давно. Когда меня еще на свете не было… Скорей бы кончалась война, — вырвался у нее вздох. — Тогда сразу все домой прийдут. И наш папка тоже найдется. Его не убило, нет. Может, он в плену, вон, где… Мамка сразу болеть перестанет, если не будет войны. И мы с тобой скорей повырастаем. Да? — Так же задумчиво, как вчера, Таня посмотрела Юрке в глаза. — Песни тебе нравятся? И мне… Я тебе много буду петь песен. Ты только не уезжай далеко. Не уедешь?

— Не знаю. Как мать скажет. Вот дождемся отца… Но ты не бойся. Если и уедем назад в город, я все равно буду приезжать к тебе в Устиновку. А когда вырасту — заберу тебя отсюда насовсем.

— Приезжай, — погрустнела Танюха. — Только не забудь. Ладно?

Они подошли к речке. Юрка сорвал несколько листьев камыша, сделал из них кораблики и по одному стал пускать на воду. «Счастливый», — говорила Танюха, если кораблик уплывал далеко по течению, скрывался за поворотом. «Несчастливый», — сочувствовала тому, который терял равновесие и опрокидывался.

— Научи и меня делать кораблики, — загорелась она.

Юрка показал, как срывать лист, как загибать — острый и тот, что с черенком, — как делать надрывы и потом соединять петельки, чтобы получились корма и нос.

— Поняла. Дай сама спробую.

На правом берегу, выше кручи, под которой было Юркино и Танино плесо, лениво забрехала собака. С той стороны села, из-за придорожных осокорей, показался небольшой обоз. Несколько пароконных подвод скатилось к речке. У моста обозные, — это были солдаты, — свернули с дороги, забегали с ведрами: поили лошадей, умывались.

— С фронта едут, — пожалела их Танюха.

— Фронт уже далеко, это тыловики, — уточнил Юрка.

— Все равно с фронта.

Под окрики ездовых кони перешли мост, взяли в гору, и обоз погромыхал по улице.

Танюха продолжала пускать кораблики, но они почти все перевертывались.

— Мои — несчастливые, — пожаловалась она. — Почему они тонут?

— Не так делаешь, — сказал Юрка. — Давай еще раз покажу.

— Больше не буду делать. Не умею, не получается. — И Танюха бросила в воду сорванные камышовые листья.

Тихо, беззаботно журчала речка. Клонились от зноя вербы по долине. Низом, будто вихрь, прошумела тучная стая скворцов. «Уже стабунились, пиратничают по садам, — подумал Юрка. — Пропала вишня. Не столько съедят, сколько обобьют. Шугануть их некому».

— Хочешь купаться? — спросил он.

— Не-а, — мотнула головой Танюха. — Пьявок боюся.

— Какие тут пьявки? — посмеялся над ней Юрка. — Придумала тоже… Не хочешь? Тогда раков половим.

Он снял штаны, залез по колени в воду и взялся шарить под берегом, выискивая рачьи норы. Поймал трех подряд, но маленьких, и выпустил обратно в речку.

— Больше не выпускай, — появился интерес у Танюхи. — Мне давай. Понесем домой и сварим.

Она в нетерпении вскочила на камень, скрытый водой, и вертелась, точно кулик.

— Есть? Поймал?… Давай сюда.

Протяжный крик долетел с улицы. Резко оборвался… Кто-то отчаянно заголосил.

Танюха прислушалась — и сама чуть не в слезы:

— Ой!.. У нас. Кажись, мамка! — Прыгнула на берег и отчаянно понеслась огородом, прямо по кукурузе.

Вслед за нею вбежал во двор Юрка… и съежился, захотел спрятаться куда-нибудь, чтобы не видеть этого.

На земле, под порогом Таниной хаты, сидел солдат. Без пилотки или фуражки и — весь седой… Но как он сидел! У него не было обеих ног. Заместо них торчали короткие култышки, закрытые подвернутыми штанинами. К солдату прижалась тетя Вера и причитала, рыдая: