Поезд на рассвете

— Конечно успею, — ответил Юрка уверенно; о том, что нет у него дома, отца-матери нет, он Диме никогда не говорил.

— Здорово будет, если успеете. Вас же там уже ждут — не дождутся. Обрадуются, правда? День Победы — а тут солдат вернулся домой. Ну правда же — здорово?.. А мне, дядя Юра, так неохота с вами расставаться, — признался Дима. — Остались бы жить в нашем городе — вот бы тогда мы с вами дали дрозда. Всю бы нашу речку прошли, до самого Днепра. Вот бы нарыбачились!

— Теперь уже все, отрыбачил. Билет в кармане.

— Скоро поезд уже, да? — по-мужски серьезным стал Дима.

— Скоро… Но немного времени у нас еще есть. Можно даже удочку побросать напоследок. Разрешаешь?

— Ну, дядя Юра. Чего ж про это спрашивать? Вон удочка лежит, берите. Знал бы — и вторую, вашу, прихватил. Она так и стоит у нас во дворе… Память будет.

Глава вторая

У ближнего плеса, в котором только что рыбачил Дима, они сели рядом на траву, на прогретую солнцем землю. Юрка взял в руку легкое ореховое удилище, из жестянки — ее с трогательной предупредительностью подал Дима — извлек и насадил на крючок свежего червя, беззвучно забросил, прямо-таки положил на воду простецкую снасточку с грузилом-дробиной и пробковым поплавком, шепнул Диме:

— Ловись большая и маленькая.

И сразу от всего отрешился… Но не ради добычи, не ради той рыбины, что поймать хотел Диме на прощанье, добавить к его красавцам-подъязкам. Здесь, на этом берегу, он всегда вспоминал Устиновку, хаты, сады по-над балкой, тамошнюю речонку, которую в иных местах перепрыгнуть ничего не стоило, вспоминал себя мальчишкой… да и не только себя.

Удить бубырей — было для него забавой. В неглубокой речке-камышанке их водилось несметно, хватали они в любое время дня, любую наживу и даже голый крючок, — сиди на бережку, знай подергивай да кидай в банку. Но когда он приносил бубырей домой, его улов представал уже не мальчишеской забавой, а серьезной добычей — продовольствием, и это Юрка понимал. Мать уважительно чистила, перемывала рыбок, слегка обкатывала в муке и укладывала на сковородку. Подсолнечное масло бывало у них редко, делили его по ложке — в суп на зажарку, — так что мать подливала в сковородку немного воды. Затем она присаливала пескарей, посыпала сверху зеленым луком и накрывала крышкой. Ели их прямо с косточками — только похрустывали. Таким частенько был и завтрак, и ужин: ведь харчей в доме — крохи. У матери с Юркой, городских беженцев, хозяйства — никакого, не считая десятка кур да рыжего кота. Недолго пожили у тети Глаши. Отделились. Нашлась для них в селе пустая, беспризорная хатенка.

Ловил Юрка всегда в одном и том же месте — в тихом, неприметном плесе. С одного берега плесо было закрыто камышами, с другого подступал крутой косогор. Мелким песчаным бродом Юрка переходил речку, устраивался под кручей, между кустами ивняка, и никто его тут не видел. Это место он выбрал потому, что иногда здесь попадались крупные лобастые красноперики. В соседних плесах, что поглубже и просторней, красноперок было, может, и не меньше, но ему почему-то попадались только здесь. И уж если удавалось подсечь и выкинуть на берег сильную, красивую рыбину, Юрка прыгал от радости и готов был бросить удочку и лететь в село — похвастать добычей перед мальчишками.

Однажды ему особенно повезло: вытащил двух красноперок подряд. Юрка тут же решил принести их домой живыми, — к тому же, после такого удачного начала надеялся поймать еще. Но в большой банке из-под немецких консервов, — он сам приладил к ней дужку из проволоки, — рыбинам тесно: сколько ни меняй воду — все равно скоро уснут, побелеют. Была у Юрки в запасе суровая нитка. Скрутил ее вдвое, с обоих концов привязал по обломку прутика: один — совсем короткий и тонкий, второй, — покрепче и подлинней. Тонкий прутик продел красноперкам под жабры и за эту нехитрую уздечку привязал их в углу плеса, — на виду и где помельче. Да скорей опять нацепил на крючок зеленого кузнечика, закинул: ну бы сцапала и третья!..

Ждал — не дыша… Вот, ага. Дрогнул камышовый поплавок. Давай-давай, бери покрепче… Юрка привстал, весь напрягся, двумя руками сжал удилище, боясь прозевать момент подсечки…

На косогоре что-то зашуршало, посыпались камешки. Девчоночий голос оттуда:

— Эй, ты кто, рыбак?!

Юрка поднял голову и увидел над кручей Танюху с охапкой травы. Теткину Верину Танюху — Непораду. Их подбеленная мазанка стояла наискосок, через улицу, сразу за колхозной конюшней: так называли конюшню и при немцах. На задах конного двора Юрка обычно копал червей для рыбалки. С Танюхой они встречались почти каждый день, но друзьями не были. Какая там дружба — с девчонкой?

— Не ори-и-и! — зашипел Юрка.

— Это ты, Юра? — обрадовалась Танька, не расслышав, должно быть, угрозы. — Наловил?

Он показал Таньке кулак. Но она и не собиралась оставить его в покое. Обошла кручу и лисой подкралась к плесу.

— Клюет?

— Цыть, не пугай рыбу! — Юрка дернул ее за платье. — Не торчи свечкой, сядь. Вот заорала — и сразу перестало клевать.

— Она глухая, не чует.

— Много ты знаешь… Где шастала? — спросил Юрка, поправляя наживу.