Поезд на рассвете

Что делает в ресторане администратор, велика ли его власть и высок ли начальственный голос, Юрка представления не имел, но разузнавать это у Сердюковой Сестры не стал. Ему и так было ясно: все те крабы, шпроты, судаки, шампанское — оттуда, из ресторана. Юрка спросил о другом:

— А где… е г о  жена?

— Николая, ты имеешь в виду?

— Да… Николая Ивановича.

— Тебе это хочется знать? Понимаю. — Ирина Ивановна утаила снисходительную улыбку. — Нет у него жены. Они давно разошлись. Детей у них не было, времечко шло, надоели друг другу, как горькая редька… Вот и разошлись. Это, Юрок, бывает частенько. Точней сказать — она от него ушла. Но это уже детали, которые тебе знать не обязательно… Давай прибавим шагу, а то нам билетов не достанется.

«И хорошо, если бы не досталось», — подумал Юрка. Американский «Тарзан» не интересовал его сегодня нисколечко. Есть в ресторане обещанное Ириной Ивановной мороженое тоже не хотелось. И вообще странно было ему — идти в ресторан. Даже в сопровождении администратора, которого там все знают и, судя по самодовольному виду и тону Ирины Ивановны, очень почитают. Юрка твердо решил, что вообще никогда не переступит порог ресторана. Как большинство тогдашних его сверстников, сполна познавших послевоенную нужду, он держался сурового и неколебимого убеждения, что ходить по ресторанам — недостойно, низко, что туда ходят проедать и пропивать не свои, трудовые, честно заработанные деньги, а какие-то другие, посторонние — если и не прямо уворованные, то все равно прикарманенные нечистым способом, или же — дармовые, что свалились откуда-то сами собой, как ленивому — груша под ноги. Посему, считал Юрка, и подобные заведения, и те, кто в них пьет-гуляет, заслуживают единодушного и беспощадного осуждения. Им же в школе постоянно твердят: все это — пережитки капитализма, с которыми надо бороться.

Чем ближе подходили к вокзалу, тем сильней гнобила Юрку обида на мать. Что же она так с ним поступила — прогнала от себя. Зачем? Чтобы остаться вдвоем с Сердюком? Как ей не стыдно? Как им не совестно всем троим? Взяли и запросто, бесцеремонно выдворили его. Неужели загодя сговорились?.. Да-да, наверняка сговорились. Тайком, за его спиной. И ловко так все придумали. Ишь — в кино выпроводили. Мороженым приманили… Ешьте вы сами свое мороженое… шоколадное с орехами!.. И раз так, раз они так с ним… то зачем ему  т у д а  возвращаться? Зачем ему  о н и?..

У привокзальной площади стоял готовый к отправке полупустой трамвай. Два сцепленных вагона были старой, довоенной конструкции: их, как видно, подлаживали, время от времени прихорашивали красной, желтой, голубой краской, и они — наравне с новенькими щеголями в никеле — работали свой второй век, бегали от рассвета до глубокой ночи, с упорством и выносливостью русской телеги продолжали служить и тем, кто помнил их рождение и триумф, и юным капризным, порой насмешливым незнакомцам. Необыкновенно трогательными и родными показались Юрке эти старые, гремучие вагоны. Сейчас укатятся. Вот-вот прозвенит звонок, вожатая включит скорость — и они убегут, исчезнут.

Юрка рванулся к трамваю.

— Не нужен мне ваш «Тарзан»!.. Не хочу я вашего мороженого!

Ирина Ивановна споткнулась, опешила:

— Юра!.. Ты куда? Что я скажу матери?.. Вернись! Ты слышишь?

— Не нужна она мне… такая!! — крикнул Юрка. — Понятно? — И вскочил на подножку переднего вагона.

Трамвай тронулся…

…Мать вернулась домой засветло. Она была очень расстроена, а Юркой — недовольна до крайности.

— Зачем ты так сделал? — стала выговаривать ему. — Зачем нагрубил Ирине Ивановне и убежал?

— Я ей не грубил.

— Допустим… Хотя она сказала, что вел ты себя безобразно. Я не знала, куда деваться со стыда… Зачем, спрашиваю, убежал, обидел людей? Как додумался до такого?

— А ты… зачем? — Юрка старался не встречаться с матерью взглядом.

— Что — я?

— Зачем прогнала меня?

— Я тебя не прогоняла. Не выворачивай все наизнанку.

— Нет прогнала, — едва сдерживал Юрка слезы. — Сговорились между собой… вытурить меня куда-нибудь подальше… В кино выпроводили. Нужно мне ваше кино… ваш голый Тарзан… А теперь — я же и виноват.

Мать зарделась и сказала уже мягко, примирительно:

— Не выдумывай… всякие глупости. Никто не сговаривался. Это Ирине Ивановне пришло в голову. Ну и я… подумала, что в кино тебе будет интересней, чем с нами. А ты вон как всех отблагодарил. Удрал, скрылся… будто какой урка. Люди ждали нас, готовились, угощали, а ты… Мне было — хоть провалиться со стыда. И ты — как ты теперь будешь смотреть им в глаза?

— А я и не собираюсь.

— Не зарекайся, сынок. — Мать прислонила к себе его голову. — И не злись, пожалуйста. Давай поговорим спокойно и — по-взрослому… Я хотела тебе сказать, Юрик… на обратной дороге хотела сказать… Я выхожу замуж. Так что ты меня не стыди и не презирай… Да, выхожу. За Николая Ивановича.

Юрка холодновато отстранился:

— Я знал, что к тому идет.

— Знал? Тогда мне легче с тобой об этом говорить… Да, Юрик, я много думала и вот… решилась.

— Когда? — спросил он, будто срок имел для него какое-то значение.