Поезд на рассвете

Дно чугунной посудины показалось раньше, чем они наелись. Толька ополоснул казанок, ложки убрал в стол, похлопал себя по животу:

— Червяка заморили. Можно жить… Самолеты делать умеешь? — спросил он ни с того, ни с сего.

— Голубей бумажных — умею.

— То — другая птица. — Толька откинул рядно, что свисало с топчана до пола, наклонился. — Такие видел?

В руках он держал аэроплан — конечно, самодельный, но очень похожий на боевой, настоящий; у него были два пропеллера, три кабины, несколько пулеметов и маленькие шасси-пуговицы. А построил Толька свой бомбовоз из обыкновенных будыльев подсолнуха.

— Ну как? — Он бегом пронес самолет по хате, и пропеллеры закрутились.

— Как правдешный! Дай подержать.

— Подержи… Да не за крылья бери, за фюзеляж. Так… Хочешь — вместе будем строить?

— А ты научишь?

— Научу, — пообещал Толька. — Тут и учить нечего. Все просто. Приходи завтра. Прямо с утра начнем.

— Завтра? — пожалел Юрка, что такое интересное дело откладывается.

— Да ты не думай, я тебя не гоню. Гуляй у меня сколько хочешь. Одному скучно, надоело уже… Мать на работе целыми днями. В столовке она у летчиков работает. Приходит вечером. Вот и сижу один… как сыч.

Да, вблизи Раздольного базировались пикировщики, и все этим гордились, особенно мальчишки. Аэродром был со стороны той окраины, где жили Юрка и Толька. Вдалеке, на поле, стояли в ряд зеленые двухмоторные самолеты. Чуть загудят — пацаны бежали смотреть: на задание улетают или возвращаются? Близко к ним подходить не решались. Но однажды Юрку взял с собой в машину механик передвижной мастерской, они приехали прямо на аэродром, Юрка ходил между самолетами, разглядывал их, трогал руками; представлял, как поднимутся они в небо, ударят по врагам, немцы будут разбегаться в панике, а наши летчики все равно их настигнут и перебьют. Перехватило дух, когда Юрку посадили в кабину, показали приборы, пулеметы… Рассказывал он потом про это мальчишкам не один день.

— А ты был на аэродроме? — спросил он Тольку. — «Петляковых» видел?

— Не раз. Мне там все летчики знакомые, я в столовку к матери часто бегаю. Они и домой к нам ходят. Мамку летчики любят, она же у меня красивая… Скоро они от нас улетят.

— Куда?

— На запад, за фронтом. Им от фронта отставать нельзя. Улетят — скучно будет без них в селе… Не уходи, побудь еще трошки, — попросил Толька. — Я тебе монеты покажу. Отец до войны собирал, я тоже собирать буду. Отец мой — учитель. Высокий такой, в очках.

Он принес красную шкатулку, с тонким золотистым узором на крышке. По одной вынимал монеты и раскладывал перед окном, чтобы Юрка мог лучше рассмотреть.

— Эту при царе Петре Первом сделали. Это совсем старинная… Вот николаевская, серебряная.

— Из серебра? — Первый раз держал Юрка в руке такую драгоценность.

— Не веришь? Пробуй на зуб.

Юрка попробовал. Ничего не понял:

— Ну и что?

— Мягкая? Значит, серебряная… Это — румынская, недавно я положил. Эта не знаю чья. Герб непонятный… Царская опять, гляди — орел. А вот немецкая. Интересно? После войны еще и не таких с отцом насобираем…

Ушел Юрка от Тольки нескоро.

Мать удивилась: больше полдня по снегу бегал, а одежда на нем — сухая.

— Где же это ты был?

— У друга, — ответил Юрка. — У Тольки Мышкина.

— Мышкина? Когда же вы успели подружиться?

— Сегодня.

— Что-то больно быстро.

— И завтра пойду. Он звал. Разрешишь?

У Тольки он стал бывать почти каждый день. Иногда и тот приходил к Юрке. Но тут, у тетки Феклы, мать с Юркой — квартиранты. Чужая хата, чужой двор: того не тронь, туда не лезь. А к Тольке убегут — и словно нет их. Они никому не мешают, им — тоже никто. Закроются и делают, что хотят: сами себе определяют работу, придумывают игру.

С азартом строили они самолеты. Натаскали в хату с огорода стеблей подсолнуха, — выбирали крепкие, не пересохшие; запаслись проволокой, нитками, мелкими гвоздями; у Тольки были кусочки слюды, множество разных винтиков, трубочек, пластинок — все от летчиков. Наточили ножи — и пошла работа. Строили бомбовозы и верткие, неуязвимые ястребки, штурмовики и двукрылые «кукурузники». Каждому давали имя. Были у них «Чкалов», «Громобой», «Гастелло», «Морской волк». Долго и старательно собирали четырехмоторный грозный «Сталинград»: поставили ему шасси — маленькие колесики и шесть пушек, из консервной банки вырезали пропеллеры. Для воздушных боев, само собой, понадобились «юнкерсы», «хейнкели», «мессершмитты». Им-то уж доставалось! Били их и в небе, и на земле. «Немцы» размещались на топчане, наши — под ним. Туда же после горячих боев упрятывали весь воздушный флот, сохраняя в секрете численность его даже от Толькиной матери.

Правда, Нине Сергеевне было не до их секретов. Она возвращалась домой в сумерках или еще позднее.

— В столовке у них такая работа, — говорил Толька. — Всех надо накормить. Эти прилетают, другие улетают.

Проводив дружка, он оставался один в полутемной хате.

— Не боишься? — беспокоился за него Юрка.

— Привычный.

— Что делать будешь?

— Мамку ждать.

— А потом?

— Если долго не придет, залезу на печку.

— Страшно… одному в хате.

— Чего тут страшного? — усмехался Толька. — Ложись да спи.