Поезд на рассвете

Разгоняясь постепенно, поезд обогнул западную окраину местечка, сплошь выбеленную дружным цветеньем садов, оставил в стороне машинно-тракторные мастерские, склады, серый продымленный кирпичный завод, капитальные постройки молочной фермы, силосную башню, похожую на гигантскую шахматную ладью, — и вырвался на простор, в неоглядные зеленя, свежесть полей, рощиц, лугов, искрапленных веснушками одуванчиков. Из окна вагона, с высоты насыпи, приподнятой над сырой низиной, Юрка снова увидел свои казармы, здание штаба части, за ним — трубу кочегарки, чуть левее — темно-зеленую полосу лесопарка… но вот все это скрылось, пропало за густыми дубравами, и только теперь, кажется, Юрка начал верить, что служба его закончилась и уезжает он отсюда бесповоротно.

В попутчики дорога дала Юрке сухощавого мрачного капитана-танкиста и немолодую супружескую чету. Эти двое — что жена, что муженек — были одинаково объемны и грузны. Протиснулись в купе — да еще с двумя чемоданищами и огромной, раздутой содержимым сумкой — и все собою заняли, свободного жизненного пространства не оставили. Едва утряслась, утрамбовалась послепосадочная толчея, капитан устремился в ресторан и засел там основательно, как в доте. А тяжеловесные супруги по-хозяйски расположились на нижних полках, громоздко воссели по обе стороны дорожного столика, подперев его животами, и пошли метать из необъятной сумки всякую снедь: сыр, копченую колбасу и сливочное масло, курицу, жареную рыбу, печеночный паштет, соленые огурцы, пирожки, халву, шоколадные конфеты, а ко всему этому, в качестве главного приложения — «жигулевское» и ставшую такой знаменитой украинскую горилку с красным, лукаво-глянцевитым стручком перца на дне бутылки. «Вот это аппетит! Вот это размах!» — усмехнулся про себя Юрка.

— Молодой человек… э-э-э… товарищ сержант, а ты не составишь нам компанию? — взрокотал сытый, преисполненный глубочайшего довольства собою баритон. — Давай, подсаживайся. Чем богаты, тем и рады.

— Да-да, конечно, мы будем очень рады, — присоединилась к мужу дама. — Подвигайтесь, пожалуйста, к столику. Нам будет приятно. Мы любим общество, компанию.

— Спасибо, — поблагодарил Юрка. — В части меня покормили на дорогу. Да и на вокзале поел.

— Я так и подумал, что ты демобилизовался из части, из военного городка, — на свойские нотки перешел баритон. — Там, конечно, такого не готовят. Знаю, сам когда-то служил, воевал. До самого Берлина дошел. Так что ты не думай, вроде на дармоеда какого-то напал… Давай, сержант, подвигайся поближе. Спасибо потом будешь говорить, когда пропустим по чарочке да закусим как следует быть.

— Спасибо, я… не хочу.

— Зря, зря. В удовольствии, молодой человек, никогда нельзя себе отказывать. Жизнь — она короткая. И в ней так мало радостей. Да еще лишать себя последней — в охотку выпить-закусить, когда душа просит и есть настроение? Извините, не понимаю. Это у нас… в моем кругу, не котируется. Ради чего тогда, дозвольте спросить, живем, колотимся без продыху? За что воевали?.. Вот мы с половиной двигаем в отпуск, на Черное море. Ну как тут не встряхнуться, не дать себе отдушину? Еще бы не хватало! Да к тому же послезавтра — День Победы, наш боевой праздник. Давай-давай, сержант, не ломайся… Э-э, рюмашки где, мать? А ну давай скорей, а то горилка согреется. Я ж ее, родимую, прямо из холодильника — и в сумку.

Дама порылась в безразмерной сумке и выставила на угол заваленного закусками столика три серебряных стопки.

— Вот они, наши испытанные… Ну, просим вас, молодой человек. — Она широко, манерно повела рукой-поленом и на коротких заплывших пальцах блеснули два массивных, в завитушках, перстня — один с красным камнем, другой с бирюзовым. — Приглашаю вас. Не стесняйтесь. Вы же солдат. Солдаты никого и ничего не должны стесняться… так я понимаю. Или вы не согласны?

Низкий голос дамы звучал покровительственно. Она явно свысока, хотя и не без женского любопытства, бросала взгляды на плечистого кареглазого парня — этакого, видите ли, независимого, гордого. «Таким угощением пренебрегать? Непонятно и странно. Даже очень странно, — читал Юрка в ее взглядах. — Сам-то, наверно, из колхозников затюканных или простой работяга, а еще ломается».

— Извините… Я лучше пойду покурю, — сказал он. — Приятного вам аппетита. — И шагнул в коридор.

— Удивляешь ты нас… э-э-э, товарищ сержант. Очень удивляешь, — услыхал вдогонку.