Поезд на рассвете

Под вечер мать разыскала Нину Сергеевну, они вместе пошли в больницу и до утра просидели возле Тольки. Юрке мать сказала — ранка у него на голове не опасная, а вот что будет с глазом, насколько удастся сохранить зрение, врачи пока не знают, обещать ничего не смеют. Еще она сказала, что Нина Сергеевна простила Юрку и дозволяет проведать друга. И Толя тоже просит прийти.

Но больше Юрка его не увидел. На другой день Тольку увезли в городскую больницу, за пятьдесят километров. Глаз ему лечили долго. Забрав потом сына из больницы, Нина Сергеевна оставила его там же, в городе, — у родственников. А сама появилась в Раздольном только ради того, чтобы собраться в дорогу. Она продала хату и уехала из села навсегда.

Так весной сорок четвертого, уже перед закатом войны, Юрка потерял своего самого первого, самого лучшего друга. В ту пору он еще не осознавал, что потеря эта надолго оставит в нем боль и чувство горькой вины перед Толей. Нина Сергеевна — добрая отходчивая душа — простила его? Это еще не все. Сам-то он себе той вины не простил. И не простит никогда.

В школьные годы да и позже Юрка часто сожалел, что совсем утратил Толин след и связь между ними оборвалась. Очень хотелось узнать, где он, как живет, чем занимается. И когда Таня написала, что в Раздольное приезжала Нина Сергеевна, рассказывала про Толю — он работает инженером на большой сибирской стройке, — Юрка обрадовался: вот теперь-то он обязательно разыщет Толю, они обменяются адресами и глядишь — когда-нибудь, где-нибудь и встретятся. А еще бы лучше — жить, работать поблизости, если и не в одном городе, то где-то рядом, — чтобы часто видеться, чтобы не было между ними ни дальних расстояний, ни других препятствий. Наверняка, подумал Юрка, Толина мать переписывается с кем-нибудь из раздольненских своих знакомых, прежних соседей, там найдут ее адрес, а через Нину Сергеевну можно будет разузнать, где же, в каком сибирском городе живет Толя. И Юрка, не откладывая, написал в Раздольное, но не Тане, а тетке Фекле Черноштан. Долго колебался: посылать или нет свою фотографию? Была у него, уже армейская: после принятия присяги все из их отделения бегали к районному фотографу. Решился — вложил снимок в конверт. А чего тут такого? Он же — без всякого. Это же не Тане, а тетке Фекле.

Но ответила ему Таня. Она сообщала, извиняясь и сожалея: адрес Нины Сергеевны раздобыть не смогла. У кого ни спрашивала — и на том краю, где жили Мышкины, и так у людей, — не знают, разводят руками. Знают только, что теперь Нина Сергеевна живет в Керчи. С первым мужем, Толиным отцом, она давно разошлась, после войны два или три раза, всегда одна, приезжала на свою родину, в Раздольное, а так-то — никому не пишет, особой дружбы ни с кем не водит. «Спасибо тебе, Юра, за фотокарточку. Хотя и не мне ты ее прислал, все равно спасибо. Теперь мы с тетей Феклой знаем, какой ты стал», — мелкими буквами добавила Таня в конце письма. И все. Больше — ни полслова.

Что еще мог Юрка предпринять, через кого попытаться раздобыть Толин адрес? Написать в Керчь, Нине Сергеевне? Но на какую улицу, в какой дом? Это же смешней, чем «на деревню дедушке». Ведь Нина Сергеевна давно не Мышкина — носит фамилию второго мужа… Так ничего Юрка и не придумал. Ждал — может быть, пока он отслужит, Нина Сергеевна снова приедет в Раздольное погостить, ей передадут его просьбу, и она откликнется или Тане оставит адрес сына, чтобы переслала Юрке. Но нет, видимо, она больше не приезжала…

Так когда же точно этот поезд будет в Доле? Юрка прошел по вагону, глянул в расписание — в рамке, под стеклом. Против Доли значилось — 4.10. Раненько. Не проспать бы. Самый сон в такой час.

Из крана общего пользования Юрка напился теплой кипяченой воды и вернулся в купе. Тут была сочная тишина. Довольные жизнью отпускники — он в синей, белыми полосами, как матрацовка, пижаме, она в бордовом атласном халате — блаженно возлежали на нижних полках и в безмятежности, предвкушая, должно быть, всяческие удовольствия, которые ожидают их на побережье южного моря, сладостно посапывали. Юрка отступил и опять закрыл на защелку дверь. Не перебивать же людям столь приятный сон.