Поезд на рассвете

Никто, конечно, милостей от немцев не ждал. Когда оккупанты уходят, они стараются не оставить после себя ничего живого. Но маленькую надежду люди берегли до последнего: может, минует Устиновку такая доля; может, наши выбьют немчуру неожиданным налетом и не дадут испепелить село.

Каждый день к Юрке прибегала Танюха. На чердаке хаты они устроили себе наблюдательный пункт, забирались туда по жердочкам приставной лестницы и следили за дорогой, по которой, отступая, входили в Устиновку немецкие войска.

— А слыхал, Юр, — таинственно спрашивала Танюха, — как ночью танки тика́ли?

— Не хочешь — услышишь. Земля дрожала.

— Ага. Ух, страшно было! Мы с мамкой совсем не спали.

— И мы… А что это такое — соображаешь? — загадочно спрашивал Юрка.

— Что?

— А то… Раз танки тикают — значит, наши их здорово прижучили, недолго им тут выкобениваться. Стратегию надо понимать!

— Я понимаю, — не сомневалась Танюха.

— Еще не то будет, увидишь.

— Ага… Давай глядеть. Как партизаны. Правда?

Они затаивались на полутемном, пропитанном пылью и запахами ветхости чердаке и в приоткрытую дверцу, сквозь ветки вишен продолжали наблюдать за степным шляхом. Юрка давал установку:

— Запоминай.

И они считали, сколько въезжает в село грузовиков, тягачей с пушками, самоходок, подвод, мотоциклов. Особо примечали легковушки: в них — офицерье, главари. Все запомнить было невозможно, со счета сбивались. Да и надоедало сидеть на чердаке: ныла спина, затекали ноги, от пыли драло в горле.

— А для чего мы считаем? — начинала допытываться Танюха.

— Какая ты непонятливая, — стыдил ее Юрка. — А вдруг придет наша разведка? Ей все и расскажем.

— Разведка?! Тогда надо запоминать… Ох, нету на фрицев бомбы. Налетели бы наши самолеты да ка-ак шарахнули!..

Однажды досидели до сумерек. Юркина мать выходила, искала их — не отозвались, промолчали. Жутковато было в полумраке, под крышей, какие-то шорохи таились по углам, у стрехи… Кто там? Воробьи, мыши или сам домовой?.. Но они терпели. Партизаны ничего не должны бояться. Получил задание — выполняй.

Из-за бугра вынырнули два мотоцикла — больших, с колясками. На спуске поддали газу и покатили вдоль кукурузы к селу. Не сбавляя хода, скользнули в ложбину. Они все ближе… И вдруг перед огородом соседки — тетки Пелагеи — коляска передней машины подскочила, будто на мине. Трах!.. Мотоцикл развернуло поперек дороги, он взревел и завалился набок. Немца, который был за рулем, подмяло, его напарник отлетел под колеса второго мотоцикла.

— Ура-а! — ликуя запищала Танюха и вцепилась в Юркину руку. — Вот здорово! Так им и надо, фашистам. — И потихоньку захлопала в ладоши.

— Цыть! — одернул ее Юрка. — Закудахтала. Вот как придут сюда — тогда похлопаешь.

Немцы кинулись поднимать пострадавших, мотоцикл. И три автоматные очереди прочесали кукурузу.

— Ого! — насторожился Юрка. — Чего это они? С перепугу… или что примерещилось?

— Давай слезем. Пошли в хату, — потянулась Танюха к лестнице.

— Сиди, не ерзай… Пускай уедут.

На выстрелы из хаты вышла мать. Сначала за углом, затем под вишнями, перед чердачным лазом, послышался ее встревоженный голос:

— Ну где он? Куда, чертенок, подевался?.. Юра-а!

Танька только этого и ждала. Тотчас прокуковала в дверцу:

— Тут мы, тетя Люда.

— Опять на чердаке? Сколько можно там торчать? Ну-ка — вниз. Быстро.

— Выслужилась. Кто тебя тянул за язык? — обиделся Юрка на Танюху; но слазить все-таки пришлось.

— Где стреляли? — спросила мать.

— На дороге, — ответил Юрка. — Вон они… Мотоцикл у них перевернулся.

Немцы уже завели оба мотора. Проехали немного и остановились напротив Пелагеиной хаты. Двое пошли во двор.

— А вам все надо видеть, любопытные сороки. Ну-ка, марш в хату, — строго приказала мать.

Но только они подступили к порогу — позади, во дворе тетки Пелагеи, всплеснулись крики, возгласы. Все оборвала автоматная очередь.

— Это кого же они, боже мой?! — обернулась мать.

— Ой! — округлились Танюхины глаза. — А если сюда придут?

И они все трое застыли на месте, ожидая новых выстрелов… Немцы больше не стреляли. Поорали, вернулись к мотоциклам и укатили дальше — за село. И тут запричитала Пелагея. Поняли — беда у нее. Поспешили туда.

— Убили!.. Убили, проклятые! — гневно кричала соседка. — Що ж она им сделала, зверюкам? За що ж они ее порешили?

Сбоку от Пелагеи угнетенно стояли ее старший сын Володя, меньший — Ванька, пятилетняя дочка Дуняша и свекровь — бабка Хивря. Вся их семья, слава богу, была в сборе и здравии. По ком же причитала Пелагея?

— Кого… убили? — осторожно спросила мать.

— Зорьку нашу… корову, — всхлипнула Дуняша, показывая рукой на открытую дверь стайни.

— Помешала она им, гитлеровским ублюдкам! — взмахнула Пелагея крупными, мужицкими кулаками в ту сторону, куда убрались немцы. — Стояла себе смирненько в стайне… так взяли, гады ползучие, и порешили.

— За что? — все еще недоумевала мать.

— А за то, что перевернулись на своем драндулете, — сказал Володя. — Кто-то на дорогу камней накидал, они с налету и хряснулись.