Поезд на рассвете

— Потом, говорю, не воротишь, не вернешь. — И удалилась, вышла в тамбур.

Юрку поразили простота и вразумляющая сила ее слов. Ведь правда: а что, если заехать? И почему, спрашивается, не заехать? Кто или что его держит? Кто ему, собственно, запретил? Кто заказал сюда дорогу?.. Понятно — в Доле никого родных, знакомых нет, но Устиновка-то — рядом, рукой подать. Сойти с поезда и на восходе солнышка прямым ходом, пешим порядком — туда. Для быстроты нетрудно и попутную поймать — машины-то бегают беспрерывно. И не может быть, чтобы все его там перезабыли. Кто-нибудь да помнит. Хотя бы потому, что в каждом дворе хорошо знали мать: она же в войну чуть не полсела обшивала — кроила, перекраивала, лицевала, из ничего женщинам, детворе лепила одежонку. Такое не забывается… Из Устиновки можно уйти в Раздольное. Ясно, к кому — к тетке Фекле. А там — и Таню увидеть. Просто увидеть, буквально двумя словами перемолвиться… и разойтись навсегда — кто ему запретил? Или — ей? Что от этого — мир перевернется? Лопнет от ревности ее муж, рухнет семья? Да что тут, в конце концов, особенного? Ну заехал в село случайно, по пути, давний знакомый, товарищ детства. Встретились, поговорили. Что в этом зазорного, постыдного? Ничего ровным счетом… А Толин адрес? Его же все равно надо раздобыть во что бы то ни стало. Или хотя бы адрес Толиной матери. Может, она за последнее время все же написала кому-нибудь в Раздольное. Разве это опять-таки — не повод заехать в село?.. «Да мне бы хватило одного дня, — прикинул Юрка. — Пройду — как марш-броском. К вечеру опять буду в Доле. А завтра на рассвете, этим же поездом, двину дальше. Это же так просто… Ну, решайся. Потом, и правда, будет поздно».

Его вагон остановился прямо напротив здания станции. Ничего здесь не изменилось за два года: так же сонно жмурились фонари; та же скромная вывеска с коротким словом «ДОЛЯ» занимала раз и навсегда отведенное ей место над дверьми; могуче вздымались деревья — акации и тополя. И только все выглядело чище, ярче, — дождь обмыл… Разбежались по вагонам те, кто ожидал посадки. Малый косячок приехавших пошумел, потабунился на перроне и быстро рассеялся. «Ну, а ты чего стоишь, как привязанный? — шпырнул себя Юрка. — Ждешь особого приглашения? От кого?.. Можешь так и не дождаться».

Поезду дали отправление. Машинист предупредил об этом длинным гудком… «Все, через минуту будет поздно».

Юрка кинулся в купе. Что ему собираться? Один момент. Из верхней багажной ниши выхватил чемодан и вещмешок, не забыл закрыть за собой дверь — попутчики ухом не повели, ничего не поняли — и побежал к выходу. В тамбуре столкнулся с проводницей.

— Ой, господи! — переполошилась она. — Ты это куда, солдатик?

— Билет мой… Скорей… пожалуйста, — попросил Юрка.

— Та куда ж ты? Едем уже. Бригадир увидит — мне ж за тебя нагоняй будет.

— Извините… немного задержался.

— Ой, беда с вами. Все ж таки надумал? Ну сейчас.

Она шмыгнула в свое купе. Вынесла билет.

— Та помалу, сынок, осторожно… Ну — счастливо тебе!

Уже на ходу Юрка спрыгнул с подножки… Проводница выглянула из вагона — удостовериться, что ее отчаянный пассажир приземлился благополучно, и махнула ему на прощанье…

Юрка постоял у насыпи, провожая поезд, и когда за последним вагоном открылось небо, — увидел широкую синюю размоину. Тучи расходились от нее. Занимался рассвет.

Глава четвертая

Первым делом Юрка направился в кассу и отметил свою остановку — закомпостировал билет на завтра, на этот же поезд. В зале ожидания не остался. Вышел в сквер. Присмотрел себе скамейку. Она была мокрой: дождь, видно, только что перестал. Поблескивали, лоснились листья акаций и тополей. Тяжелые капли падали на скамейку, шлепали по земле, шуршали в кустах. Юрка достал из чемодана газету, оторвал половину, вытер скамью, сел… И почувствовал необычное, волнующее облегчение, раскованность и душевный подъем, какого не испытывал давно. Отчего это? От удовлетворения сделанным шагом, своим поступком — тем, что сейчас в чем-то пересилил, переборол не только себя, но и привычное, словно наперед заданное течение событий, вырвался из потока, способного тебя обезличить, лишить воли, — на что мы решаемся так редко, предпочитая барахтаться в обыденности, и сетованиями на судьбину ищем оправдания своего бездействия? Или от близкой, теперь уже совсем близкой встречи с детством, с Таней?.. Юрка не знал. Но ему было хорошо.