Поезд на рассвете

«Ирина Ивановна, — догадался Юрка. — Ну что ж, спасибо ей, что вспомнила».

— Тетка твоя? — полюбопытствовал старик.

— Нет, чужая она мне. Просто знакомая.

— Понимаю… Бывають и серед чужих щедрые души. Мир не без добрых людей. Было б еще больше, як бы все читали святое писание, слухали господнее слово. Та не, глухие мы стали… глухие к чужому горю, чужому крику… Память у нас короткая стала. Сколько мильйонов душ переломала война? Страшно подумать! Забудуть и их. Сколько сирот пораскидала по белому свету? Нихто не знает. И нихто никогда не вернет тем сиротам загубленное навеки, их счастье-долю… Все забудуть, все…

— Ну это вы, дедушка, загнули, — прервал Юрка странную проповедь старика. — Такое не забывают.

— Эх-хе, — с грустным снисхождением смерил старик взглядом солдата. — В молодости все мы спорим, хорохоримся, супротивничаем. И с жизнью спорим, и со смертью. Думаем, що мы умней их обоих… Токо под старость начинаем кой-чего понимать в жизни, а тут — и она, костлявая с косой.

— Зачем же так мрачно? — вырвал Юрка с корнем куст лебеды. — Сразу — про костлявую.

— А на кладбище, сынок, люди веселыми не бывають. Я тут рядом с костлявой обитаюсь, можно сказать — под одной стрехой. Ладно, — воздел руку старик, видя, что солдат хочет опять ему возразить. — Возле могилы спорить не будем — грех. Ты мне, воин, лучше скажи — совсем воротился со службы чи как?

— Пока — в отпуск.

— Чего ж ты один? Батько твой где?

— Нет батьки.

— Понимаю… На войне загинул?

— Да, погиб, — сказал Юрка неправду.

— Он воно як… Выходит — сиротой остался? Один, яко перст… Опять уедешь на войну — за материной могилкой и доглядать будет некому. Так?

— У вас можно взять лопату… на полчаса? — попросил Юрка, чтобы больше не отвечать на вопросы сторожа. — Могилку подправлю.

— А чего ж не можно? На то я сюда и приставленный. — Старик обошел оградку, осмотрел памятник — стандартную железную пирамиду со звездочкой наверху. — Тут не токо лопате есть работа. Краска вон пооблупилась, подновить бы надо оградку.

— Когда в армию уходил, красил. Завтра подновлю, — сказал Юрка, словно оправдываясь. — Куплю в городе краски, опять приду и все покрашу.

— Та где ты там ее купишь? Так тебе и приготовили. Синяя — может, и попадется по нечайности. А белило — днем с огнем не найдешь. Гоняются все за ним, як гончие, та сбробуй ухвати. Без блата — и делать нечего.

Юрка уловил во вкрадчивом голосе старика не очень скрываемый намек. Справился:

— Может, у вас есть? Так продайте. Я куплю. Деньги у меня есть.

— Не продавец я, коммерцией не займаюсь, та трошки краски имею. Так, выручить кого. Солдату, конечно, удружу.

— Тут немного-то и надо. Разок бы пройтись… Расчет на месте. — Юрка хлопнул себя по карману. — Тогда у вас, наверно, и кисточка найдется.

Старик явно того и ждал.

— А як же. Есть, все найдется. Тут побудь, я зараз.

Он расторопно, — как будто приготовленные заранее, к Юркиному приходу, — принес и лопату, и две ополовиненных банки с масляной подзагустелой краской, и жиденькую, основательно истертую кисть. Юрка поблагодарил старика и дал ему сорок рублей — десятками. Одну тот протянул обратно:

— Забери. Хватит мне и трех. Я ж понимаю: откудова у солдата гроши?

Но десятку Юрка назад не взял и, раз уж так, в счет нее попросил сторожа разок-другой полить на могиле цветы, если долго не будет дождя: зной держался все эти дни, дул суховей.

— То можно, — согласился старик, пряча деньги куда-то под рубаху. — Ну, приступай с богом. После — сдашь инвентарь.

— Само собой, — заверил деда Юрка; снял парадный китель, повесил его вместе с фуражкой на тонкую акацию и принялся за работу…

В последний день отпуска, за несколько часов до отъезда, оставив на вокзале, в камере хранения, чемодан, Юрка вновь пришел на кладбище. Хотя и неторопливо шел, — времени в запасе было больше чем достаточно, — взмокрела майка под кителем, горели в сапогах ноги. Зной не спадал, палил землю. С полей наносило жаром, точно из кузнечного горна, — дышать нечем. Кругом жухла зелень. На стариковом невеличком огороде — он протянулся вдоль края кладбища — дудкой свернуло листья кукурузы, сникла, пожелтела картошка… Домик сторожа оказался под замком: ушел куда-то старик, отлучился по живому делу. Да и понятно — не все же торчать на кладбище. Любого, пожалуй, начнет угнетать и точить тоска. Но перед тем как уйти старик не забыл цветы полить на могиле солдатской матери. Видно было — утром полил, еще по прохладе…

Поезд будто запнулся в темноте о невидимую преграду и пошел медленней, осторожней. Паровоз послал впереди себя долгий гудок — сигнал-побудку: «Иду-у-у, встречайте! Слышите?» В Доле его, конечно, услыхали. Она близко. Сейчас будет Доля. Будет. А завтра… да уже сегодня, через каких-нибудь полчаса останется говорить — «была».

Плавно притормаживая, машинист совсем до малого сбавил ход. Впереди замаячили огни станции и поселка.

— Ну, вот и твоя Доля, — пошла по коридору проводница. — Гляди, запоминай, какая она… В гости ни к кому не надумал заехать? Скорей думай. Потом будет поздно.

— Что? — очнулся Юрка.