Поезд на рассвете

— От службы до войны недалеко, — покряхтел старик. — Винтовку в руку — та и пошел… Оно всегда так було: одна война кончилася — до другой приготовляются, другую жди. Он, атом придумали. Дальше вже некуды. Хотять ничого от земли не оставить. Один прах.

— Ну нет, — уверенно возразил Юрка, — мы не дадим. На то и наша Армия.

— Дай бы бог, — без особой надежды сказал дед Мирон.

Оба помолчали… Юрка еще раз оглядел стариково жилье — горбатый сундук сбоку от кровати, черные валенки подле него; крупную фотографию над кроватью, в рамке и под стеклом, на которой были сняты жених с невестой — молодой да чубатый дед Мирон и его покойная жена; в красном углу — маленькую тусклую икону богоматери с младенцем, написанную на доске… Солнце светило в окна, но под потолком, свисая со сволока на коротком шнуре, горела электрическая лампочка, включенная, может, вчерашним вечером, а может — и трое суток назад. Видно, для деда Мирона день уже мало отличался от ночи.

— А я проездом, — первым, чтобы больше не молчать, заговорил Юрка. — Со службы, значит.

— Ага, — кивнул старик.

— Ну и надумал в Устиновку заскочить. Соскучился. Все-таки жили тут.

— Ага.

— Повезло — утром по дороге Трофима встретил. Догнал он меня. Из района ехал на своей коляске… Посидели у него. Вспомнили про вас.

— Спасибо, що вспомнили, — заслезились глаза старика.

— Ну как вы живете, дедушка Мирон? — ничего другого не нашел Юрка спросить, хотя и понимал, что спрашивать об этом нелепо: разве и так не ясно?

— Та ничого. Живу, слава богу… Люди голодать не дають. Ни летом, ни в зиму. Хто молочка принесет, хто сала, хто картопли. Чи там огирков, хлебца свежего, крупы якой. Супрунюкова Нюра тож часто приходить, спасибо ей… И колхоз наш меня не забув. Уже сколько-то лет платить пензию. Сто карбованцев. А куды мне больше? Для чого они сдалися, те карбованцы? На хлеб, на соль — хватает — и ладно, и за то спасибо… Отак, Юрко, и живу. Хоча жить мне вже некуды. Отжился. Чей-то чужой век забираю. Володя — он хлопчиком загинул, а я все живу. Так не годится, не по справедливости. — Старик опять прерывисто задышал, прокашлялся: слишком долгим, утомительным был, наверное, для него этот рассказ. — А ты як… Юрко?

— Тоже — ничего. Можно сказать — нормально.

— Так-так. Дембелезовался, значить. Едешь до дому.

— Еду.

— Ище не женился?

— Нет пока. Не на ком, дедушка Мирон.

— Ничого, выберешь. Девчат кругом багато. Абы добрая попалася… И долго будешь у нас гостювать?

— Совсем недолго, — потер Юрка козырек фуражки. — Сегодня уеду.

— Седня? Ох-хо… так шо — больше не побачимся. Не знаю, чи долго протяну. Не стало никакой силы. Дыхания нема… и ноги не ходють. А то пошли б с тобой до речки, головлей половили. Есть ище в речке головни, попадаются… Не, все, отловился дед Мирон. Конец… Э, стой, я зараз, — что-то вспомнил старик. Вытянул тонкую, с обвислой желтой кожей, шею, посмотрел в угол, где на голой деревянной полочке покоилась одухотворенная богоматерь, сделал несколько неуверенных коротких шагов, протянул дряблую, дрожащую руку и достал из-за иконы маленький синий коробок — железный, из-под зубного порошка. — На, возьми. Тут все мои удочки. Жилки добрые, крючки… Бери, на память. Може, пригодятся когда.

Юрка взял из его рук перевязанный шнурком коробок.

— Спасибо, дедушка Мирон. Обязательно порыбачу вашими удочками. Вот только доберусь до какой-нибудь речки или ставка.

— Порыбачь, Юрко. Нехай ловится тебе рыбка большая и маленькая. — Старик хотел улыбнуться, но улыбка у него не получилась — чуть дрогнули непослушные губы, а глаза опять погрустнели. — Чем же тебя угостить, Юрко? — Наклонясь над столом, дед Мирон оценил, что же тут у него есть: ага, половина круглой буханки хлеба, миска вареной картошки и два соленых огурца, литровая банка молока, накрытая марлей. — Будешь молочко? Свежее, утрешнее. Соседка налила… А яички сырые любишь? У столе есть. Я достану.

— Ничего не надо, спасибо, — удержал Юрка руку старика. — Мы с Трифоном только что у него позавтракали. Даже бражки понемногу выпили. За встречу.

— Не хочешь? Ну тогда так посиди. Трошки поговорим.

Они посидели недолго, поговорили. И дед Мирон больше не стал удерживать солдата.

— Иди, Юрко, гостюй. Чого тебе тут, со мной?.. Сбирайся в свою дорогу. Хай тебе будет удача…

Старик взял Юрку за плечи, не обнял, не потискал подбадривая, а просто взял за плечи, как будто желал убедиться, насколько крепки, надежны они.

— Прощевай.

И остался стоять посреди хаты… Потом спохватился:

— Слухай, Юрко! А твоя мамка, як она там? Поклон ей передай от меня… Чуешь?

Но Юрка его не слышал. Он уже был по другую сторону стен, за порогом.

У Трифонова двора, возле загаты, стоял мотоцикл — новенький «Урал» с коляской. Кто-то приехал к Супрунюкам. Дальний гость или свой, устиновский?.. Во дворе топилась печка; невесомый дымок вился по-над садом. Нюра опять хлопотала вокруг стола. На том самом месте, где только что завтракал Юрка, сидел моложавый здоровяк. Трифон угощал его брагой — из того же глечика.