Поезд на Солнечный берег

– Я не просил об этом, – возразил Филипп и жалобно добавил: – Скажи, где мне найти ее?

– Ты безумец, – горько промолвило зеркало. – Ты будешь страдать.

Филипп выпрямился; глаза его сверкали.

– Откуда ты знаешь? Ведь тебе никогда не бывает больно. Ты не знаешь, что такое отчаяние, ты не ведаешь безысходности. Ты никого не любишь!

– Я привязано к тебе, – сухо напомнило зеркало. – Я знаю твою судьбу, Филипп.

– Будь ты проклято! – крикнул Филипп и, подхватив первое, что попалось ему под руку, швырнул им в лицо, полное укоризны. Мягкий звон разнесся по комнате, зеркало треснуло звездами и медленно стало вытекать из рамы, серебристой лужицей расплываясь на полу. Филипп дрожал всем телом. Половина лица еще оставалась в раме; из единственного глаза текли слезы. Оно еще пыталось говорить, но рот уже не повиновался ему. Последнее, что расслышал Филипп, было:

– Ищи ветер в поле, ищи цветок среди цветов…

Потом осколок зеркала треснул пополам и стал оплывать, как свеча. Филипп сполз по стене на пол и смотрел, как серебристая лужица застывает, приобретая очертания лица не то Матильды, не то Ады; но он хотел, чтобы это была Ада. Так он сидел долго. Солнце зашло и взошло, зеркальная лужа затвердела. Из щелей выползли автоматические полотеры и тщетно пытались соскрести ее, потому что она нарушала их представление о гармонии. Громкий звонок огласил квартиру.

– Филипп, к нам посетители, – прозвенел голос центрального компьютера.

– Меня нет дома, – сказал Филипп, после того как компьютер три или четыре раза повторил свой запрос. – Никого не впускай.

– Невозможно, кодекс Дромадура, – проверещала дверь. – Представители власти, ублажать, оказывать содействие.

Фаэтон вскочил на ноги, но было уже поздно. Два дюжих молодца–мышкетера с аршинными усами стояли перед ним, загораживая путь к отступлению. Филипп оправился, сколько это было возможно в данной ситуации, и смело взглянул на них.

– Я полагаю, вы пришли…

– Смотри–ка! – прыснул первый мышкетер. – Он полагает!

– Я могу узнать, в чем дело? – спросил Филипп.

– Можешь, голубчик, – со вздохом подтвердил второй мышкетер. Он вынул из нагрудного кармана свиток толщиной в китайскую стену и развернул его, отчего нижняя часть рулона скатилась к его ногам. – Филипп Фаэтон?

– Он самый.

– Арестован, – заключил мышкетер и стал скатывать свиток обратно.

– За что?

– Это ты сам должен знать лучше нас.

– А все–таки?

– За переход улицы в неположенном месте и за государственную измену, содействие в побеге мутанту, убийство с отягчающими обстоятельствами и так далее и тому подобное, – уточнил мышкетер со свитком. – Если мало, добавим пререкания с представителями власти.

– Это мы, – вставил мышкетер без свитка.

– Он уже понял, – сказал первый мышкетер и для пущей верности саданул Филиппу под дых. – Будешь шелковым?

– Это значит – вести себя хорошо и не рыпаться, – снова влез мышкетер без свитка.

Филипп не мог вымолвить ни слова.

– Готов, – сказал мышкетер со свитком. – В машину его.

– Я ни в чем не виноват, – упрямо сказал Филипп и получил второй удар.

– А теперь – готов, – сказал мышкетер без свитка, защелкивая на нем наручники. – Пошли.

Филипп повиновался. Он шел впереди, и мышкетеры подгоняли его пинками. Он падал, поднимался и снова падал. На ступеньках, ведущих на улицу, мышкетер со свитком подставил ему ножку, а тот, что без свитка, – толкнул в спину. Филипп скатился по ступенькам. Первое, что он увидел, сидя на асфальте, были изящные бриджи, заправленные в лакированные сапоги. Филипп поднял глаза. За бриджами начинался камзольный пиджак лимонного цвета, а над пиджаком возвышалась голова, отдаленно напоминавшая пончиковую. В левой руке Пончик держал золотую трость с набалдашником из цельного рубина и постукивал ею по своим сапожкам. На трости было выгравировано: «Любимому служащему от любимого начальника». Словом, Пончик выглядел настоящим денди. Филипп поднялся, чувствуя мышкетеров за своей спиной.

– Здравствуй, – сказал он. – Вот, я…

Он поднял руки с наручниками, желая объяснить. Пончик вскинул брови, выражая неподдельное изумление.

– Мы знакомы? – учтиво спросил он.

Бедного Филиппа словно холодом обдало.

– Да, – сказал он. – Как твои дела? Все режется девятый зуб мудрости?

– Не понимаю, о чем это вы, – отозвался денди, похожий на Пончика. – Мудрости у меня и так, слава богу, хватает, а если ваши слова шутка, то она весьма неуместна.

– Я не шучу, – упорствовал Филипп, – и если я вспомнил об этом дурацком зубе, так только потому, что ты мне все уши им прожужжал.

– Я, сударь, вообще вижу вас впервые – и если вы пьяны, то я полагаю, эти господа не замедлят определить вас куда следует.

– Я не пьян, – сказал Филипп, – нет! А помнишь, как ты прыгал с этого самого дома, как я бросился вниз и удержал тебя? Помнишь?

– Я? Прыгал? – с расстановкой переспросил Пончик, играя тросточкой. – Вы в своем уме, любезный? Ведь эдак можно ненароком поцарапать асфальт и нанести урон государственной собственности. А государственная собственность…

– Я все понял! – прервал его Филипп. – Не надо больше ничего говорить.