Поезд на Солнечный берег

– Заприте его покрепче, – сказал Пончик вполголоса мышкетерам, отдававшим честь любимому сотруднику.

Филипп позволил втолкнуть себя в арестантское отделение мышкетерского истребителя. Он слышал, как мышкетеры хлопают дверцами и смеются. Гнев душил его, поднимаясь волнами, как море. Сердце молотом отдавало в висках. Машину трясло и заносило на поворотах, и Филиппа то и дело отбрасывало к стене. Кто–то робко чихнул возле него.

– Простите, – извинился голос, но не удержался и снова чихнул.

– Кто здесь? – спросил Филипп.

Ответом ему был новый чих. Филипп протянул руку и наткнулся на что–то твердое и круглое, как мяч.

– Это я, – сказал голос.

– «Я» – это кто? – спросил Филипп, теряясь.

– Если сами не знаете, к чему спрашивать меня? – возразил голос обиженно. – Я–то уж точно не знаю, кто вы. Чихи!

– Нет, кто вы? Но неизвестный только чихал, не переставая.

– Будьте здоровы!

– Спасибо, – сказал голос из темноты. – Сейчас будет поворот, держитесь!

Филипп не удержался и врезался в стену. Мяч упал на него. Филипп снял его с себя и, к своему ужасу, убедился, что это голова. Он выронил собеседника и забился в угол.

– Я бы попросила вас не ронять меня, – сухо сказала голова из темноты.

– Извините, – смешался Филипп.

– Ничего, – смягчилась голова.

– А где же все остальное? – робко поинтересовался Филипп. Голова чихнула и задумалась.

– Вы имеете в виду, где мое тело? Увы! Нас подло разлучили. Его увели для установления личности, а меня растяпы–мышкетеры забыли здесь. Чихи!

– Это, должно быть, ужасно, – искренне сказал Филипп.

– Не так ужасно, как вы думаете, – возразила голова. – Оно всегда было немного грубовато. Вечно поправляло мои волосы, трогало за нос да еще постоянно пускало пыль в глаза. Пусть теперь помучается без меня, так ему и надо. Чихи! Кстати, мне почему–то кажется, что я где–то слышала ваш голос.

Филипп поежился. Он тоже узнал в ней голову человека, который спрашивал у него дорогу. Его снова ударило о стенку.

– Повернули налево, – промолвила голова, – значит, везут в тюрьму.

Филипп вздрогнул:

– Но… я не хочу в тюрьму.

– Ничего не попишешь, – назидательно изрекла голова. – До свидания! Увидите мое тело, передайте, что я его забыла. И пусть не пишет мне писем! Я должна, наконец, позаботиться о себе!

– А я не могу ее забыть… – прошептал Филипп.

– Что? – спросила голова.

Машина стояла на месте; очевидно, они попали в воздушную пробку. Время текло. Филипп собрался с силами.

– Ищи цветок среди цветов, – прошептал он и с размаху ударил наручниками по дверцам машины.

– Куда это вы? – кисло спросила голова.

– Молчи! – прошептал Филипп и ударил снова.

– Сумасшедший, – заявила голова, пожимая плечами (которых у нее не было).

Машина качнулась. Филипп ударил последний раз; дверцы распахнулись, и он выпал. Он падал, и ветер омывал его тело. Вверху взвыли сирены. «Ада», – сказал он про себя – и полетел. В машине мышкетер со свитком яростно ругался, а компьютер отчитывал его за нецензурные выражения, которые мог записать черный ящик. Мышкетер без свитка высунул голову в окно, но ничего не увидел. Филипп летел.

Сон тридцать седьмой

Все мы видим сны. Матильде снилась ночь, теплая и ясная, под сводами зимнего зала в доме ее отца. Зимним зал назывался потому, что потолок, стены, пол и украшавшие его статуи были сделаны из разноцветного льда, сквозь который были продернуты нити электрического освещения. Лед мерцал и искрился, источая мягкий рассеянный свет, и отблески его танцевали в выбеленных волосах девушки, зажигая в ее глазах невысказанные мысли, мечты и улыбки.

А может быть, все было наоборот: ночь грезила, ночь ворожила, и снилась ей девушка с печальными глазами в сверкающем великолепии фантастического зала, по которому проплывали льдины и айсберги размером чуть больше человеческого роста. Матильда любила эту комнату; она сама придумала ее для Филиппа, который пообещал ей в обмен замок, какого не было и не будет ни у кого на свете. Тогда она сделала вид, что поверила ему, но в глубине души отлично сознавала, что все замки уже построены и, следовательно, незачем и беспокоиться. Впрочем, Филипп всегда был мечтателем, и ей так и не удалось его переубедить. Филипп… На миг он предстал перед ней как живой и внезапно преобразился в Сутягина, сидевшего тут же и смотревшего на нее со странным обожанием, которого Матильда не понимала. Она отвернулась и дала себе зарок больше не думать о Филиппе.