Поезд на Солнечный берег

Филипп терпеливо ждал, что последует за этим заявлением, но гул реактивных двигателей приземляющегося аэромобиля на мгновение перекрыл шум в кафе. Двери распахнулись, и вошел Серж Сутягин. Вообще-то он не принадлежал к компании друзей; они считали его гномоном и занудой и имели на то все основания. Почему-то, однако, он направился прямиком к ним.

— Привет всем! — прокричал он, изображая сердечность. — А, и Филипп здесь!

— Привет, — сказал Филипп, без всяких задних мыслей пожимая холодную сутягинскую руку. Бесцветные глаза Сутягина скользнули по его лицу. Гномон поморщился; ему показалось, что Филипп слишком сильно сжал его руку и, конечно же, сделал это нарочно. И без того плохое сутягинское настроение разом ухудшилось.

— Какая тачка! — восхитился Ромул. — Где угнал?

Среди друзей, когда кто-нибудь покупал новую машину, считалось хорошим тоном говорить, что он ее угнал.

— У Вуглускра, — небрежно обронил Сутягин. — Старик продал мне ее за примерную службу в просроченный кредит. — Он лгал; машина не принадлежала ему. На самом деле его просто назначили шофером — возить Матильду и ее подруг.

— Клянусь дохлым фламинго! — вскричал Гаргулья, любивший вычурные клятвы (особенно после третьего коктейля). — За это надо выпить. Говорят, Вуглускр страшный жмот.

— Редкой души человек, — учтиво вставил Сутягин и обернулся к бармену: — Мне «Плесень на вальсе», пожалуйста.

Все зашумели, поздравляя Сутягина; в редком поздравлении не было скрытой насмешки, но гномон принимал все за чистую монету. Опустив глаза, он почтительно расхваливал своего патрона и службу у него, по сравнению с которой потускнело бы и пребывание в раю. Гномоны всегда уважают вышестоящих и безропотное повиновение им почитают высшей добродетелью свободного человека. Эта рабская мораль пресмыкающегося коробила Филиппа, слишком чувствительного к тому, что противоречило его понятиям о человеческом достоинстве. Не дослушав, он обратился к Пончику.

— Так что с шубой? Кстати, я думал, что теперь лето.

— Теперь-то да, — ответил Пончик, отрывая взгляд от сутягинской машины, — но когда-нибудь будет зима. Обо всем надо думать заранее.

— Не надо, — сказал Филипп решительно.

Его светлые, хрустальной чистоты и глубины глаза затуманились. Он снова видел Ее; и видение было таким ярким, таким живым, что ему стоило труда отогнать его от себя.

— Мало ли что может случиться, — уклончиво добавил он.

— Вот и я о том же, — терпеливо пояснил Пончик, который, как всегда, истолковал его слова по-своему. — Поэтому я купил шубу из китайской собаки. Дешево, удобно и практично.

— В самом деле? — спросил Филипп, допивая свой коктейль.

Пончик ответил не сразу. Вид у него был удрученный.

— Так я думал. А она ЛАЕТ!

— Кто?

— Шуба.

— Ну, это нормально, она ведь из собаки, — успокаивающе заметил Филипп.

— И воет по ночам, — жалобно говорил Пончик, — когда я запираю ее в шкаф. Но это полбеды, что она лает, она еще и говорит.

— Говорит?

— По-китайски.

— Она же китайская, голова! — крикнул Гаргулья, вмешиваясь в разговор.

— И что она говорит? — полюбопытствовал Филипп.

— Дзи-во-дзёр, — простонал Пончик. — Сволоць пи-ли-кля-тая. — Филипп прыснул. — Знаешь, по-моему, она ругается на меня.

— По-моему, тоже, — согласился Филипп. — Я, правда, мало понимаю по-китайски, точнее говоря, не понимаю вообще. Попробуй покормить шубу мясом, может, она успокоится.

Пончик, выслушав его, впал в глубокую задумчивость. Ромул, вытащив карманный видеофон, стал названивать их приятелю Сильверу, но никто не отзывался.

— И куда он мог запропаститься? — недоумевал Ромул.

— Я видел его вчера на дне нерождения, — вмешался Филипп.

— Хорошо погуляли?

— Спрашиваешь!

— Значит, ты женишься? Поздравляю.

— Еще рано, — сказал Филипп. Сутягин отвел глаза. Только теперь до него дошло, как люто он ненавидит Фаэтона, и в этой ненависти он черпал болезненное упоение. Но Филипп, по-видимому, ни о чем не догадывался.

— Пончик все жалуется, — говорил Гаргулья. — Посмотрел бы ты на меня! Недавно я подрядился переводить книгу с древнефранцузского. «Сексопотам и гипотрахелион! Порнокопытная история»! Звучит, а? Смотрите, он даже вздрогнул!

— Ничего подобного, — отрицал Пончик, заливаясь густейшей краской.

Гаргулья ударил ладонью по столу.

— Тройной «Лед и пламень»!

— Деньги вперед, — огрызнулся автомат, которому было не привыкать к выходкам клиентов.

— Я плачу, — вмешался Ромул. У него всегда водились в изобилии фальшивые бублики, которыми он частенько снабжал друзей. Он полез в карман, но так оттуда и не вылез. Пончик судорожно вцепился в Филиппа, глаза его расширились от ужаса. Друзья закоченели, и было от чего. Ибо перед ними предстал сам Сильвер Прюс собственной персоной, и персона эта находилась в, мягко говоря, довольно-таки убогом состоянии.

— Сильвер, — начал Ромул, когда обрел дар речи, — кто же довел тебя до жизни такой?