Поезд на Солнечный берег

— Я первым забрался сюда, — отвечал незнакомец, — и никому не уступлю своего места. — С этими словами он немного подвинулся вперед.

— Как-то странно, — заметил Филипп, — умирать из-за каких-то дурацких трюфелей. Вы не находите?

— Нет, не нахожу, — отозвался его собеседник. — Мне никогда особенно не везло, но сегодняшний случай был последней каплей, переполнившей и без того полную чашу моих несчастий, первое из которых заключается в том, что я вообще появился на свет, а остальные прибавились в процессе так называемой жизни. Заметьте, я вовсе не утверждаю, что мир скверно устроен и так далее. С меня хватит того, что он скверно устроен для меня, и точка. Ничего хорошего я от него не видел и уже, слава богу, не увижу. Вы, например, вряд ли можете этим похвастаться.

— Это почему? — живо спросил Филипп.

— Раз вас бросили четыре девушки, значит, они у вас были, — пояснил незнакомец. — Терять можно только то, что имеешь, а если ты что-то имеешь, значит, жизнь не так уж тебя обделила. Если честно, то лично мне ваш случай кажется смехотворным. Вы отличный малый и, без сомнения, сумеете быстро наверстать упущенное.

— Но я их любил, — возразил Филипп. — Мое сердце разбито.

— Когда так говорят, значит, все еще впереди, — заметил незнакомец. — У разбитого сердца не остается слов, чтобы оплакать свою боль.

— Вы эгоист, — сказал в сердцах Филипп. — Думаете только о себе.

— Я думаю о том, что передо мной вечность. Прощайте, даст бог, скоро свидимся.

И незнакомец свалился с крыши. Не раздумывая, Филипп прыгнул за ним. На уровне сто девяносто второго этажа он догнал незнакомца и схватил его за рукав.

— Вот мы и увиделись, — сказал Филипп. — Простите, как вас?

— Пончик Ляпсус.

— Филипп Фаэтон.

Они обменялись дружеским рукопожатием, не переставая падать.

— Долго еще? — спросил Филипп как бы невзначай.

— Сразу же видно, что вы непрофессионал, — заметил Пончик. — Потерпите. Еще каких-нибудь пять минут, и все. Вы не жалеете?

— Нет.

— А я да, — прервал молчание Пончик, когда они пролетали сто шестнадцатый этаж. — Предупреждаю вас, ощущение от соприкосновения с мостовой будет не из приятных, я бы даже сказал, немного болезненным.

— У вас случайно нет парашюта? — спросил Филипп, почувствовав, что его новый друг готов пересмотреть свое поспешное решение.

— Нет, — со вздохом ответил Пончик где-то на восьмидесятом этаже. — Мне никогда не везет. Бедная мама!

— У вас есть мать? — спросил Филипп с участием.

— Нет. Но ведь надо же о чем-то поговорить. Я бы сказал: «бедный я», но у самоубийц это не принято.

— Вы хотите жить?

— Очень, — признался Пончик на тридцать втором этаже. — Только это все равно бесполезно. Ничто в этом мире не зависит от наших пожеланий.

Наперерез самоубийцам с сиренным воем несся перехватчик мышкетеров. Капитан мышкетеров, надсаживая голос, орал в репродуктор:

— Стойте! Вы нарушили воздушное пространство! Стоять смирно, руки за голову! Будем стрелять!

— Все кончено, — слабо шепнул Пончик и зажмурился. Они уже не могли остановиться. Незачем стрелять, господин капитан. Какие претензии? Самое обыкновенное дело. Подумаешь, упали двое и…

Тогда-то Филиппу и пригодилось его умение летать, в котором он никогда никому не признавался. Его тело потеряло свой вес; его понесло, как былинку, он воспарил вверх, затем его прибило к стене здания, которое издало при столкновении протяжный, мелодичный звон. Вспомнив о Пончике, он ринулся вниз и выудил его на третьем этаже. Оба мягко приземлились на красный асфальт, после чего Пончик открыл глаза — и зашатался. Филипп поддержал его.

— Надо же, как удачно мы прыгнули с вами, — сказал он, придавая голосу беззаботность.

— Но почему… — в смятении пробормотал Пончик.

— Первый блин всегда комом. Хотите, попробуйте еще раз, а с меня хватит.

— С меня тоже, вы исцелили меня, — выдохнул Пончик, орошая слезами благодарности бесчувственный асфальт.

С того памятного дня они крепко подружились. Филипп помогал Пончику, как мог, и тот безропотно принимал его помощь. Правда, иногда Пончик позволял себе возмущаться опекой, которая ранила его самолюбие, и тот уступал. Истинная дружба не боится недоразумений; они только укрепляют ее — если, конечно, не разрушают окончательно. При всем уважении к Филиппу Пончик не скрывал, что считает утомительной жизнь в хрустальном доме, который постоянно что-то наигрывает, и не мог взять в толк, зачем его другу понадобилось связывать себя с Матильдой, по его мнению не представлявшей из себя ничего особенного. Впрочем, всем было известно, что Пончик начисто лишен практической жилки в том, что касается дел житейских, и Ромул с блестящими глазами растолковал ему, что наконец-то он «раскусил этого Филиппа» и что, несмотря на кажущуюся простоту, тот все-таки оказался малый не промах. Невезучий Пончик вечно умудрялся встревать в самые невероятные истории, и Филипп сгорал от желания узнать, что могло с ним случиться на этот раз.

— Это шуба, — с убитым видом объяснил Пончик. — Я не знаю, что с ней делать.