Поезд на Солнечный берег

Циклон без устали несся на северо-северо-восток, а Серж Сутягин, пассажир нулевого класса, уютно расположился в везделете, летевшем в обратном направлении. Кроме него, в салоне было еще двое человек; третьего выпихнули в иллюминатор где-то над Тупиковой улицей за то, что он громко храпел. На Сутягине было щегольское одеяние лимонного цвета с перламутровым отливом, а голову венчал черный цилиндр с закрученными спиралью полями. Своим неотразимым видом он рассчитывал произвести впечатление на Матильду, чей день нерождения был как раз сегодня. Для тех, кто не знает, что такое день нерождения, объясним: поскольку в году 365 дней (а иногда и все 366), несправедливо, что день рождения празднуется всего раз в год, и поэтому, чтобы заполнить ожидание, назначаются дни нерождения с танцами, морем шампанского и игрой в прятки. На дни нерождения (в отличие от дней рождения) хозяева всегда дарят гостям подарки, причем на приличный день нерождения гостей является никак не меньше сотни, и поэтому легко себе представить, что далеко не всякий может себе позволить роскошь устраивать подобный праздник раз в месяц, как нормальные люди; а у Матильды, например, дни нерождения бывали даже по несколько раз в неделю. Некоторые находили из-за этого, что в Матильде много разных «чересчур»: она чересчур богата, чересчур умна и чересчур красива; впрочем, по-настоящему ей не прощали только последнее. Что касается Сутягина, он не понимал, как можно быть чересчур красивой, и в знак своей преданности вез Матильде букет из ежей и ужей, втайне рассчитывая, что он ей понравится; и потом, может быть, у нее не все так серьезно с этим Филиппом, у которого такие ясные глаза и такая лучезарная улыбка. До появления Филиппа Сутягин числился в списках соискателей Матильдиной руки. Под трехзначным номером, но все-таки числился; однако стоило появиться Филиппу… Стоило Сутягину вспомнить о том, какими глазами Матильда смотрела на Филиппа, как ему стало тесно в своем мягком кресле, тесно в везделете, тесно на этой планете, где приходилось дышать одним воздухом с удачливым соперником. Он ожесточенно рванул узел галстука, завязанного омертвевшей от соседства с сутягинской шеей петлей, и стал мечтать, как Филипп, пикируя на небоскреб Вуглускра, бубликового короля и Матильдиного отца по совместительству, сломает себе шею и Матильда, оплакав его, в законном порядке станет госпожой Сутягиной.

Филипп плавно приземлился на площадку перед домом. Это был обыкновенный небоскреб со всем, что полагается иметь небоскребам: окнами, дверями, фронтонами, грифонами, химерами, колокольней и никелированным громоотводом. Перед главным входом три химеры играли в футбол головой минотавра. Завидев молодого человека, первая химера поставила ногу на «мяч» и подбоченилась.

— Скажи волшебное слово, — потребовала она.

— Осторожно, голова! — крикнул минотавр. Он следил, чтобы игроки не нарушали правила, что в его положении было довольно-таки тяжелой задачей — ведь на плечах у него ничего не было. Впрочем, у многих судей в этой области тоже не наблюдается ничего выдающегося, что вовсе не мешает им судить, рядить, карать, а изредка — даже миловать.

— Я по приглашению, — сказал Филипп, протягивая конверт с переливчатым голографическим гербом, перевязанный элегантной полоской из кожи сириусского нетопыря. Герб принадлежал Вуглускру, отцу Матильды, и представлял собой ленту Мебиуса, склеенную из множества акций, облигаций, чеков и кредитных карточек. Сверху над лентой Мебиуса красовался сверкающий золотой бублик — основная денежная единица Города, который был ей обязан своим процветанием, а внизу, как и положено, извивался благородный девиз, полный самого высокого сокрытого смысла. В данном случае он звучал так: «Завидуй, сколько влезет, все равно не добьешься моего».

— Важный гость! — пискнула первая химера, кивая на нестерпимо сияющий герб.

— Особый гость! — подхватила вторая химера.

— Пропустить немедленно! — заключила третья.

В следующее мгновение все три химеры превратились в красивых девушек и заулыбались. Почему-то у второй во лбу оказался третий глаз.

— Милости просим! — хором закричали они, растягивая рты в сладкой улыбке.

Филипп вошел; в холле он сел в санки-лифт, которые помчали его по лифтопроводу, сделанному в виде русских горок, вдоль стен и потолков залов, вихляя и петляя с головокружительной скоростью. Наконец санки выплюнули гостя на груду подушек в виде бубликов, издавших при соприкосновении с телом юноши чрезвычайно приятный звон.