Поездка в горы и обратно

— Это не новость для меня. С самого начала почувствовал, что тут они есть! — Алоизас любовался переливами своего голоса и ее испуганным личиком. Он прямо рос в собственных глазах, отбрасывая прочь подленькую мысль, что предупреждение Ч. вполне может свидетельствовать о набирающей силу черной туче.

— Рада, коллега, что для вас это не новость. Значит, сумеете выкрутиться.

Алоизас с минуту постоял неподвижно, высоко задрав подбородок. Едва удержался, чтобы не поднять указательный палец, словно вещая с кафедры.

— Я веду честную игру. Выкручиваться не собираюсь и ничего не боюсь.

— Простите, коллега, — голубые глазки Ч. печально замерцали. — Именно тому, кто играет честно, и приходится бояться.

— Ерунда! — грубовато отмахнулся Алоизас, будто Ч. виновница всей этой неразберихи в группе М.

— Во-первых, честность не все и не всегда правильно понимают.

— Во-вторых?

— Простите, я напрасно вмешиваюсь. Во-вторых, может случиться так, что за честность придется дорого заплатить.

Почему ее прозвали «Die weisse Ziege»? Молодая симпатичная женщина.

— Не волнуйтесь. Я не из глины. Меня нелегко смять.

— Боюсь, ничем больше не смогу помочь вам.

— Вы уже и так мне помогли, спасибо.

— Я имею в виду дальнейший ход событий. Если недоразумение выплеснется на поверхность. — Наконец-то коллега Ч. покраснела, спрятала пошедшие светлыми пятнами щеки в белом пушистом воротничке.

Ясно, ясно, почему она Ziege. Боится потерять жалкий клочок травы — место преподавателя и комнатенку в общежитии, где строчит свои стихи. Грозит ей такая опасность? Скорее всего самовнушение. У страха глаза велики.

— Поступайте, как хотите, коллега. — Алоизас приподнял шляпу.

— Я считала своим долгом предупредить вас. Больше…

— Хватит и этого.

— Понимаю, этого мало. К сожалению… Я не умею бороться с грубыми, практичными людьми.

— Разве я призываю вас бороться, милая Ч.? Кажется, нет.

Если бы рядом рдело не личико милосердной коллеги Ч. — другой сотрудницы или сотрудника, — Алоизас ответил бы резче. Жаль, не видит Лионгина, как он очерчивает шляпой дугу, сопровождая свой твердый ответ. Так поставит он на место каждого, кто посмеет посягнуть на его право оставаться самим собою!

По дороге на факультет его поймал коллега Д. Если не остеречься, его круглое красное лицо может обжечь, как горячий утюг. Все избегают его из-за злополучной привычки чуть ли не бодать собеседника своей раскаленной физиономией. Жар чужих щек и брызги слюны куда как неприятны! Еще неприятнее его пристрастие очертя голову кидаться в водоворот воображаемых событий.

— Молодец, Алоизас! Наслышан, что разворошил ты осиное гнездо. Давно пора. Я всем говорил и говорю. Пора!

— Лично я ничего о гнездах и тому подобном не слыхал. — Алоизас отстранился от навалившегося на него Д., отвернул голову вправо. Тот немедленно тоже подался вправо. Его глазное яблоко было красно от лопнувшего сосудика.

— Скромность украшает человека. Влепил двойки любимчикам деканата! Браво!

— Мало ли кого приходится просить прийти повторно? Пересдадут. — Алоизас отвернул лицо влево, чтобы уклониться от дыхания и брызг слюны. Влево метнулась и короткая красная шея коллеги.

— Кому другому, а мне пыль в глаза не пускай. Ты любимчикам нарочно по кукишу, нарочно! Многим бы хотелось так. Браво, Алоизас!

— Вот как? — Алоизас не находил способа, чтобы увернуться от влажного жаркого дыхания. — Жаль, не знал. Пощадил бы.

— Что ты, что ты! Все мы восхищаемся тобою. Я-то самым искренним образом. Не отступай с поля боя! Это было бы позором, страшным позором! — Казалось, глазные сосудики продолжают лопаться от усилий ухватить зрачками больше, чем они способны увидеть. — Не знал разве, что Алдоне И. ставят пятерки независимо от ответа?

— Успокойтесь, коллега. На этот раз она честно заслужила свою двойку.

— Как же тут успокоиться, если из-за таких, извините за выражение, шлюшек мы теряем свой авторитет? Легко сказать! Одной дашь поблажку, другой, и тебя нет. Мало того, что вынужден ставить пятерки, приходится еще сплетни терпеть. Добьются своего и потешаются над нашей мягкотелостью!

— Вот и не будьте мягкотелым.

— Наконец-то мы поняли друг друга! — Коллега Д. расхохотался, уже не красный, а иссиня-пунцовый. — И не смей говорить, что невзначай отшлепал. Неужели меня боишься, Алоизас? Я всей душой на твоей стороне! Дурачкам можешь заливать, мол, не ведал, что творишь, — не мне, старому институтскому волку. Разворошил осиное гнездо. Молодец, Алоизас!

— Простите, милый мой Д., не пойму: вам-то лично какая радость от разворошенного гнезда?

— В большие люди не мечу, как некоторые. Пользы себе не ищу. Я за правду-матку! — Его лоб, усеянный крупными порами, мазанул, словно теплой тряпкой, кончик носа Алоизаса.

— Могли бы свою любовь к правде-матке выражать несколько сдержаннее. — Он шагнул в сторону и сердито отвернулся. — Ведь за копейку продадите, как только вам, милый Д., ее предложат. Растрезвоните, что Губертавичюс, мстя кафедре и деканату, срезал несколько бедненьких студенток.

— Ты это серьезно, скажи, серьезно?

— Абсолютно серьезно.